Письма - [14]

Дорогой Хайнер, жизнь подходит к концу, дыхания мне уже ни на что не хватает, а адская боль в глазах держит меня уже с девяти часов утра, после всего получаса работы, словно в тисках. Могу тебе только сказать: Хумм мне по-прежнему симпатичен, и я всячески силюсь быть справедливым к нему, но его отзыв о моей книге, этак сверху вниз и с указанием, что ждешь, собственно, совсем не того, что у меня получилось, отзыв этот разочаровал меня и причинил мне боль, а то, что он разгласил некоторые мои интимные обстоятельства, – это, на мой взгляд, грубая бестактность. Дай мне спокойно как-то покончить с этим. Признаю и за тобой, и за Хуммом право на любое мнение, но я не стал бы всякое мнение и всякое замечание о друге выбалтывать в светском листке.

Папа

Сыну Мартину

[Баден, начало декабря 1943]

Почтовый штамп 3.12.1943

Дорогой Мартин!

Сегодня днем выдался хороший час. Было 4 часа, я лежал в постели и ждал Нинон, которая приезжает обычно в это время. Приехав, она сразу сказала, что встретила в поезде Макса Васмера, его жену и Луи Муайе, они по пути хотят меня навестить. Я встал, и мы впятером посидели часок внизу, пока гостям не пришло время отправиться на поезд. Нинон пробыла здесь до 7 часов, сегодня вечером она слушает какой-то доклад в Цюрихе. И вот теперь после ужина у меня остается время написать тебе несколько строк.

Что представляет собой и чего хочет моя толстая новая книга, это ясно сказано в эпиграфе, предпосланном книге по-латыни и по-немецки. Она хочет представить что-то несуществующее, но возможное и желательное так, словно оно действительно есть, и тем самым на шаг приблизить эту идею к возможности ее осуществления.

Кстати, эпиграф этот не есть мысль некоего средневекового ученого, за каковую он себя выдает (хотя вполне мог бы ею быть), а сочинен мной, по-немецки, затем, уже много лет назад, его по моей просьбе перевел на латинский мой теперь уже умерший друг Шалль.

Для меня самого эта книга была в течение одиннадцати с лишним лет, за которые она создавалась, чем-то куда большим, чем идея и игрушка, она была мне броней против гнусного времени и магическим убежищем, куда я мог, когда духовно был к этому готов, уходить на много часов и куда не проникал ни один звук из мира текущих событий.

Если я в эти годы невыносимо отягчил свою жизнь, во-первых, связанностью всего моего существования и труда с берлинским издательством, а во-вторых, браком с австрийской еврейкой, то зато в те сотни часов, что я провел за игрой в бисер, я находил мир совершенно чистый, совершенно свободный от всего сиюминутного и волнующего, мир, где я мог жить. Кое-кто из читателей найдет здесь то же.

Хорошо, что я смог дописать книгу вот уже скоро два года назад, прежде чем мои духовные силы пошли на убыль. Я вовремя поставил точку, и это примиряет меня со многими глупостями, которые я натворил в жизни.

В воскресенье, наверно, приедет Бруно. Хайнер был здесь в понедельник недолго, всего полтора часа, но это было очень славно.

Привет тебе от твоего отца.

Тео Бешлину

[вероятно, конец 1943]

Дорогой Тео!

Почти невозможно рассказать тебе об «Игре в бисер»; я невыносимо перегружен, да и неинтересно мне это, я считаю пустым занятием объяснять поэтические произведения, и кто на основании самой книги, когда она перед ним, не сможет составить себе приблизительной картины игры в бисер, тому до нее и дела нет.

Представь себе это примерно так: наподобие того, как по нотным знакам можно прочесть музыкальную пьесу, а по математическим – алгебраическую или астрономическую формулу, умельцы игры в бисер выстроили за века язык знаков, позволяющий им передавать мысли, формулы, музыку, поэзию и т. д. и т. д. всех времен чем-то вроде нотного кода. Новое состоит только в том, что эта игра обладает как бы общим знаменателем для всех дисциплин, то есть охватывает и объединяет некое множество координатных рядов.

Кстати, подробности даны там и сям в имеющемся у тебя тексте, например в главе «Студенческие годы», да и в других местах. Выискивать эти места, чтобы избавить тебя от работы, я из-за своих постоянно перенапряженных донельзя глаз не в состоянии.

Надеюсь, твои каникулы будут благотворны!

Эмилю Штайгеру

[начало января 1944]

Глубокоуважаемый господин профессор!

Ваше милое письмо доставило мне истинную радость. После того как моя книга прошла через первое, неприятное соприкосновение с публикой, через обсуждение авторами литературных отделов, где единственным серьезным был голос профессора Фези, понемногу начинается ее воздействие на тех читателей, которым она предназначена, и пока прекраснейшим знаком этого воздействия было Ваше письмо. Оно принесло мне такой прекрасный и богатый отклик, что я сегодня, несмотря на ужасное самочувствие, испытываю полное удовольствие.

Собственно, ни об утопии (в смысле какой-то догматической программы), ни о пророчестве я, работая над этой книгой, не думал, я пытался изобразить то, что считаю одной из настоящих и законных идей и осуществление чего можно почувствовать на многих моментах мировой истории. Что я при этом не сбился на что-то невозможное, сверхчеловеческое и театральное, свидетельствует, к моей радости, Ваше письмо. Много духов окружало меня во время работы над этой книгой – собственно, все духи, которые воспитали меня, и среди них есть такие человечно-простые, настолько далекие от всякой патетики и мистификации, как духи китайских мудрецов, исторических и легендарных.