Письма Г. В. Адамовича И. В. Одоевцевой и Г. В. Иванову (1955–1958) - [16]

У Жоржа к этому нет охоты никакой, а у меня очень, вроде как Блок все вспоминал, помирая, свою «Прекрасную Даму». Кстати еще: с Оцупом что-то случилось, мне написал Бахрах: «знаете ли Вы о несчастном случае с Оцупом?» Я взволновался – дружба, русская литература! – написал Гингеру, от которого это шло, но, оказалось, не «несчастный случай», а какая-то болезнь, угрожающая зрению и требующая кашки в виде диеты. Хорошо, кончим о делах: статью сочиню и пошлю до каникул. «Портрет без сходства»²⁴⁵ мне, конечно, нужен бы, но могу и обойтись, поскольку я его приблизительно помню, т. е. не отдельные стихи, а дух и стиль. На крайность, возьму в Париже и что-нибудь добавлю и исправлю. Еще мне надо бы статью Гуля²⁴⁶, чтобы не очень с ним разойтись и не очень сойтись, раз он в журнале начальство. Но это я, вероятно, достану здесь или поищу, надеюсь – есть. Сейчас, между прочим, читал в одном советском журнале о Нарбуте²⁴⁷: что он был в 1919–21 или 22 г. большевиком, чем-то на юге заведовал, был дружен с Багрицким и издал книгу «Огненный столп», не зная, что «Столп» есть у Гумилева. Знал ли все это Жорж? Там же есть его стихи, ничего, но противные.

Теперь поговорим о главном – о любви. Пожалуйста, Madame, опишите мне Ваши испанские страсти, т. е. вокруг Вас, и все вообще. А Макеев? «Тебя, как первую любовь…»²⁴⁸ Еще напишите о своем здоровье. Je nе vous vois pas malade²⁴⁹, а Вы все пишете про слабости. Какие, почему? Ну, вот я напишу статейку, Вы получите миллион, и все войдет в норму. Я, конечно, понимаю (и как!), что безвыездно в богадельне, даже при всех южных красотах, можно очуметь и расслабиться совсем. Я тут тоже вроде богадельни, но с налетами в Париж, довольно часто. Моя «любовь», верно, ко мне на Рождество явится, надо копить капитал, не для платы, а для развлечений, сами знаете, то да се.

Ну, дорогая Madame, ангел души моей, до свидания. Я верю в Вашу дружбу и прошу меня не обмануть и не разочаровать. Все бывает. Но это было бы мне весьма прискорбно, тяжко и обидно. Знаете, у меня есть стишок про императора Павла?²⁵⁰ Так вот. Впрочем, Вы, верно, забыли. До свидания. Жорж – свинья, никогда не пишет ни слова. И вообще – свинья. Он когда-то, глядя на мой барометр, сказал, что я – «великая сушь». А сушь – он. Кстати, не мог я и тогда понять, почему его этот барометр (и градусник) так поразил. Таня на днях вернулась в Варшаву, но, верно, приедет зимой или весной опять. Я ее немножко забыл, но она – очень милая, такая же, как была, хотя толстая старуха.

Ваш Г. А.

Напишите про здоровье.

34. Г. В. Адамович – Г. В. Иванову

3/XII–57 А с 12-го – Париж, как обычно

Дорогой друг Георгий Владимирович

Письмецо Ваше о «грязи, нежности и грусти»²⁵¹ получил и с великим трудом разобрал. Что за почерк! Вроде Наполеона или Маклакова²⁵². Сплошные блохи и кружочки. Ну, а теперь – ответ, «чему следуют пункты», для ясности:

1) Откуда Ты взял, что я в жизни всего «вкусил» и катался как сыр в масле? Меня это глубоко поразило, как и то, что я тебя «не понимаю, как сытый голодного»?! Я в сто раз более голодный. У тебя красавица-жена, семейная жизнь, на столе самовар и прочее. А я мыкаюсь, неизвестно зачем и для чего. Ты меня уверял в последний разговор наш, что я – «как Бердяев». Во-первых, меня, наоборот, все шпыняют и называют дураком, а во-вторых – и в-третьих, и в-сотых: что с того! Ну, я – Бердяев, а Ты – Пушкин, а дальше? На этом – точка.

2) Насчет нашей предполагавшейся переписки. Я будто бы начал с «чуши о ямбах». Голубчик, с ямбов и надо было начать, никак не с вечности. Да и ямбы – не чушь, т. к. я хотел обозреть всю галерею поэтов, а не писать, что есть жизнь. Теперь – единственный возможный корреспондент Чиннов. К нему и обратимся, т. е. я. Еще есть Иваск, но уж очень переутончился не по летам.

3) Помер Ремизов. «Опыты» я получил – и все оценил по достоинству насчет Ремизова²⁵³. Но теперь негодовать не время. Однако особенно умилил меня Вейдле со «Славой»²⁵⁴ под конец. Что за перо у этого человека.

4) Ну и еще разные мелкие пункты, не стоит писать о них. Например, насчет детективных романов. Это меня еще удивило в эпоху Мурзилки: до чего же разные существа. Я ни одного такого романа до конца не дочитал и предпочитаю смотреть в потолок.

5) Для Тебя – самый важный пункт: статья. Все будет сделано в ближайшие дни, с жаром и усердием. Статья Гуля у меня есть. Маркова²⁵⁵ прочел. Он, конечно, ударил по всем струнам, и Ты доволен. Но как он все-таки развязно пишет, а местами и глупо. Лучше писать, как правитель департамента, чем с таким «художеством», как говорила бедная Вольская. Стихи Твои очень хорошие, правда, и я это все опишу, не навязывая pour une fois своих взглядов ни на что. (А о своих взглядах все хочу что-то окончательное и завещательное написать, но едва ли раскачаюсь. Надо бы, в назидание потомству²⁵⁶.)

Кажется – все. А вообще-то можно написать еще многое, но все ясно и без. Мне очень понравилось, что я «Тебя называю дураком» и в скобках: («м. б., это и правда»). Никогда я тебя дураком не считал, все поклеп и ложь. Вот, что-то все умирают вокруг, каждый день. Ремизов, кстати, все-таки плохой писатель, хотя Ты и ввернул, что «гениальный». Маковский и все серьезные коллеги – того же мнения, т. е. твоего. Кстати еще, Маковского надо бы унять, уж очень он возвеличился, и еще ничего бы, если бы был старичок симпатичный, а то ведь на редкость противный и злой.