Пишите письма - [42]

Для начала у деревянного бункера оказались тройные стены и две пристройки; в восточной пристройке лежали кости лошадей (почему-то лошадиные черепа внушали мне страх, напоминали черепа сказочных драконов, и ждала я, когда из какого-нибудь черепа выползет змея, для нас, бугорщиков), западная пустовала, а между двойными рядами бревен валялись собачьи кости и бесконечные множества глиняных черепков.

— Витя говорит — это следы скифской погребальной тризны, — тихо сказала подружка. — Посуду и кувшины били, собак убивали…

— В Египте Древнем, — услышал ее на расстоянии высокий худой археолог, — не было никаких скифских тризн, а черепками засыпали полы погребальных комнат пирамид за милую душу. Символ такой, точно обглодки полной некогда луны, ущербные луны прошлого, ущербность гибели, завершенность бытия; завершилось, все разлетелось, а потом мертвый оживет в Царстве мертвых, а может, и черепки соберутся в амфоры, кто знает. Из древних времен явилась в Западную Европу поговорка: «Кто долго смотрит на луну, скоро начнет бить посуду».

У избяного склепа (словно колодезный сруб с испарившейся водою, ушла под землю комнатушка) было два потолка, на втором потолке над головами двух скелетов на полусгнившем настиле лежал почти истлевший одноцветный, рассыпающийся в пыль маленький букет. Все наши полноцветные снопообразные букетищи (а мы постоянно собирали их с подружкою, фотографировались с ними в руках, писали их акварелью, ставили у палаток в жестяные банки из-под тушенки) были тенями этого — испарявшегося помалу за три тысячелетия — безмолвного, невозможного, бессмысленного знака любви.

Он и она из двойного захоронения, как положено, лежали на правом боку, каждый на своей столешнице могильной, в берестяных лубках, коробах-гробах. На ее черепе — головной убор с мелкими золотыми подвесками, на его перекосившейся тазобедренной кости — короткий меч-анивак на кожаном поясе. Левый сапожок его сгнил, правый напоминал мокасин. Рассыпались ее пронзительно-синие стеклянные бусы.

Скелеты лежали головой на восток.

— Там и пол двойной. Надо его вскрыть. Сначала пусть замерят, сфотографируют, девочки зарисуют, потом убирайте столы, скелеты, вскроем пол. И убрать из углов туеса, короба, кувшины. Осторожненько. Ни в одном из захоронений их не было.

Грач был разочарован, озабочен. Опять ускользнула от него осыпанная золотом неуловимая пара, он знал, что они должны быть, что они есть, что они где-то неподалеку, но они смеялись над ним, уплывали в смертном балагане по подземным пустотам.

Узор на керамической посудине, которую я рисовала, напоминал буквы. Посудина, в отличие от соседних, была закрыта крышкою, шов между горлышком и крышкою промазан кораллового цвета составом, запечатан, запаян. Прекрасно зная, что нельзя, я стала отковыривать похожую на сургуч массу, достав из волос заколку. Сначала крышка не открывалась, я повернула ее по часовой стрелке, потянула на себя, крышка осталась у меня в руках, а из кувшина, подобно джинну, невидимый, ощутимый, пролился вверх теплый ароматный тропический пар.

Ядовитый? Наркотического действия? Я не чувствовала ни дурноты, ни опьянения. Выйдя на середину склепа, где было светлее, я заглянула в глечик. Солнце решило мне помочь, вышло из-за облака, высветило внутреннюю поверхность кувшина. К одной из стенок, снабженной специально сделанным анонимным гончаром приливом, выступом, прилепился огромный — живой! я знала, что живой! — кокон. Я выронила кувшин, он разлетелся на части, ударившись об оставленный на полу заступ. Едва сдержав крик, стоя на коленях, я обследовала кокон. Он был невредим.

Я сняла косынку, уложила в нее черепок с посланцем былой фауны, связала в узелок, быстро собрала черепки, вылезла из раскопа, кинула черепки к другим черепкам до кучи, порысила к грузовику, увозившему всех в лагерь, с нетерпением заскочила в свою палатку с припрятанным трофеем, чувствуя себя закоренелой преступницей, воровкой, поняв за секунду грабителей гробниц, воров всех времен и народов.

В углу палатки между изголовьем моего спального мешка и рюкзаком устроила я для своей драгоценной находки гнездо в одной из своих войлочных шляп, прикрыв его марлей и ситцевой юбкою.

Теперь оставалось только ждать, набравшись терпения. Я уже видела в воображении своем летунью, которая должна возникнуть, вылупиться, проснуться, — букварницу, белую бабочку с буквами на крыльях.

Я не слышала, как торговец кошками возник у меня за спиной, поглощенная рассматриванием красавца кокона, ракеты-носителя, в чьем нутре уже чуяла легкое движение. Он вырвал шляпу с коконом у меня из рук, швырнул на пол, растоптал. Я вцепилась в его рожу, как кошка, он схватил меня за руки, силищи невероятной цепкие пальцы, мертвая хватка.

— Дура чокнутая! Ты что себе позволяешь? Ты что творишь? Ни одна мандовошка другой эры не должна ожить, ни одному семечку нельзя дать прорасти! Откроешь сундучок с чумой, Пандора недоделанная.

— Это не вошь, скотина, это бабочка.

— По мне хоть тля. Правила шляния по чужим эпохам: не дать временам перемешаться, не позволить животным таскаться из одних исторически-географических эпох в другие… ну, и так далее, потом выучишь. Прежде чем в чужую машину времени лезть, надо свои полномочия выяснить.