Писатели США о литературе. Том 2 - [99]

Чтобы только перечислить огромное количество эпизодов книги, каждый из которых вполне мог явиться основой целого романа, пришлось бы исписать несколько страниц. «Бунт» всколыхнул городок, словно брошенный камень — воду — от всплеска пошли круги. И это, разумеется, неизбежно. Любое крупное социальное событие потрясает целое общество, целую нацию. Но именно с момента «бунта» в книге начинается разлад, и художественное воплощение приходит в несоответствие с замыслом.

Причина, думается, состоит в том, что основное ядро книги начинает подавляться разросшимися деталями, основные события тонут под тяжестью эпизодов и фрагментов, и, хотя повествованию не откажешь в страстности, в разноплановости (и это все вполне художественно оправдано), в середине книги ощущается некоторая статичность. Мне сдается, что так происходит в силу особого метода повествования, присущего роману.

Лоренс избрал для повествования в романе форму, состоящую из серии кратких сцен и эпизодов—что вполне объяснимо при наличии огромного количества действий, описываемых в книге. Но в результате такого «членения» автор начинает испытывать затруднение в развитии сюжета к кульминации. Вместо этого предлагаются мини-кульминации—эпизоды, раскрывающие лишь одну сторону в характере одних героев и .мгновенно переключающиеся на других. В результате в романе недостаточно развития. У читателя не хватает времени как следует рассмотреть тот или иной характер, тот или иной эпизод. Но хуже всего, как мне кажется, то, что все эти эпизоды чаще всего переданы в форме размытых внутренних монологов. Сам по себе внутренний монолог, безусловно, превосходен как средство исповеди. Но он скорее всего приемлем для психологического, нежели для социального романа. Здесь же, думается, мог бы более подойти метод «непосредственного изображения»: диалог, спор, столкновение характеров — словом, действие. Вместо этого в романе, пожалуй, слишком много именно «внутреннего» развития: характерам недостает психологической напряженности, глубины— в результате неубедителен основной конфликт правдивого сюжета...

Второй недостаток используемого метода внутреннего развития вытекает из первого: писатель оказывается в плену взглядов, манеры поведения и иных свойств героев, становящихся его рупором. Безусловно, это один из способов передачи контрастирующих точек зрения.’Но ведь в жизни редкий негодяй считает себя негодяем, а Лоренс, будучи убежденным поборником справедливости, порой то перекраивает на свой лад образ мыслей и язык своего героя, то выставляет своего персонажа в шаржированном виде, а то и побуждает его к осознанию им самим своего порока, чего бы, несомненно, не произошло без помощи автора.

Приведу пример. Элмер Парсонс, подающий надежды репортер; собирается написать о происшедшем «бунте». Парсонс надеется, что материал удастся продать Ассошизйтед Пресс, и тогда ему светит лучшая работа и благосостояние. Словом, Парсонс хочет и капитал приобрести, и порядочность соблюсти. Вот как он это себе представляет:

«Уже нельзя было опрометчиво прибегать к избитым приемам, что могли бы превратить новый сюжет в затасканный газетный хлам—и тогда не видать ему приличного куша как своих ушей! Хороший репортер излагает факты, и только факты. Отступишь от этой древней заповеди, тотчас превратишься в дерьмо, в обычного продажного писаку, каких Ассошиэйтед Пресс закупает пачками по дешевке».

Дело тут не в том, что думает и ощущает Парсонс, а в том, как он думает й как он это ощущает. Трудно себе представить, чтобы он сам про себя эдак цинично рассуждал. Думаю, что здесь автор в своем стремлении к справедливости, заставил персонаж шаржировать самого себя. И сталкиваясь с этим, читатель чувствует фальшь, а значит, в дальнейшем перестает безусловно верить автору книги.

Предыдущий роман критиковали за то, что его герой, Хэм Тернер, организатор коммунистической ячейки, выписан неправдоподобно, эдаким простаком, неспособным руководить массами. Я, конечно, не специалист в вопросах профессиональных достоинств организатора масс, однако не думаю, что неумелость непременно означает «неправдоподобие». Мне интересно знать, что думает сам автор о своем герое и что он ждет в этом смысле от читателя. Я знаю, что автор симпатизирует герою, и я уверен, что писатель отдает себе отчет в том, что Тернер — простой, способный ошибаться человек, оказавшийся в очень серьезной, тяжелой ситуации, которая неподвластна никому — не только Тернеру. Но может быть, автор считает, что Тернер недалекий человек? А между тем, представители левых относятся к Тернеру с большим уважением. Однако Тернер, кстати, сам видит в себе массу недостатков. Ему свойственно шаблонное мышление... то же можно сказать и о других деятелях левого крыла. Однако еще рано выводить окончательно суждение об образе: особенности метода це позволяют самому автору выражать свое собственное суждение, да и образ героя еще не полностью проявился, поскольку нет еще заключительной части трилогии. Поживем— увидим!

Думается, что вся эта проблема в связи с Тернером возникла в результате стремления Лоренса избежать упрощенного раскрытия образов... Лоренс хочет, чтобы его персонажи отражали все многообразие жизни. И когда это ему удается, получается (по крайней мере }ине так кажется) такой персонаж, как Бернс Боллинг, шериф — образ немудреный, но неоднозначный и достоверный. Если же не удается, тогда из второстепенного персонажа вытягивается еле осязаемая противоречивость, из которой и конфликта-то не разовьешь—и вот, как я уже говорил, готова «мини-кульминация». Это мешает основной линии повествования. Все-таки роман не аналог жизни, и потому второстепенные персонажи не обязательно переосложнять. Ведь переизбыток их заставляет читателя подумать, что городок Реата—просто скопище неврастеников.