Писатели США о литературе. Том 2 - [182]

Мыслители, склонные, подобно Ницше или Кьеркегору, к интуитивистскому философствованию, ныне заслонили собою такие направления, как школа оксфордских идеалистов, хотя ничто в их трудах не опровергает идеалистической позиции, более того, не свидетельствует об ее ясном понимании даже в таком важнейшем вопросе, как вопрос о возможности существования разумного добра. Таким образом, традиция, идущая от Брэдли и

Коллингвуда к Джорджу Седжвику и Брэну Бланшару, не говоря уже о современных феноменологах, отнюдь не устарела безнадежно, а только впала в немилость у наших современников — она СЧИТАЕТСЯ устаревшей, как соната или роман с полнокровными характерам# и сюжетом. С другой стороны, торжествующие ныне позиции экзистенциалистов, абсурдистов, позитивистов и прочих не проявили себя как более основательные — просто в данный момент они оказались более модными. По некоторым признакам момент этот уже проходит. Ну а истина, безусловно, заключается 3 том? что вселенная отчасти упорядочена структурно, отчасти же—цет; если бы дело обстояло иначе, никто не в силах был бы сопротивляться тотальной энтропии. (Сейчас это уже доказано математически. Если помните, именно эта проблема занимала Эйнштейна на смертном одре.) До тех пор пока внимание философов сосредоточено н^ неупорядоченной части вселенной, а добро и зло, даже когда речь идет о любви к собственным детям, рассматриваются имй по аналогии как понятия рудиментарные, до тех пор пока большинство людей продолжают этой философии верить, драматург или романист, скульптор или композитор, отражающие ее в своих произведениях, будут представляться «современными» и «интересными». Но стоит только философам вкупе с их прямыми и косвенными последователями перенести фокус внимания на явно упорядоченные аспекты вселенной и этот порядок сделать основой своих аналогий, как художническое любование вездесущим хаосом и распадом представится безосновательным и наводящим скуку.

Слишком прямолинейное отождествление новаторства в области Стиля и философского первооткрывательства чревато заблуждением и еще по одной, более важной причине: оно может породить ложное представление о творческом процессе, а ложь, кажущаяся убедительной, будет поощрять художника следовать по неверному пути, остальное же человечество—превозносить его за творимый грех.

Философская значимость как одна из характеристик стиля нередко имеет случайную природу, а может и вовсе отсутствовать; она, иными словами, не предусмотрена изначально, не запланирована или запланирована лишь отчасти. В искусстве драгоценен случай. Хорошие писатели изобретают свой стиль подчас лишь ради того, чтобы им самим и читателям было интересно; они таинственным образом его «находят», как «находят» свои сюжеты и темы, и лишь впоследствии, по мере того как стиль обретает свое лицо, пытаются разобраться в философской подоплеке этого своего творения, на которое наткнулись как бы ненароком. Оригинальный стиль — всегда порождение личности художника, а также причудливой игры случая в его частном эстетическом опыте: ^ так, в детском восприятии писателя могут необъяснимо соседствовать, к примеру, Толстой, Рой Роджерс* и кривляка шимпанзе из сент-луисского зоопарка. Уже после того, как стиль начал обретать ясные формы, сознание писателя принимается его осваивать, открывая в нем или придавая ему некую направленность, развивая его все далее, но теперь уже на основе углубленного понимания его потенциальных значений. Вообразите для сравнения ученого, который в наши днй пытался бы доказать факт существования флогистона с цблыо привлечь к себе внимание мира и дать занятие своему острому капризному уму, а затем в подтверждение «открытия» выстроил бы целую метафизическую систему. С научной тбчки зрения это, конечно, никуда бы не годилось, только в искусстве все обстоит иначе. В истинной науке гипотеза формируется обычно на основании наблюдений и объективной вероятности; искусство в своих высших проявлениях имеет дело с тем, что никогда не наблюдалось в жизни или наблюдалось лишь как исключение; от того, что есть, искусство устремляется к тому, что могло бы быть, со всепоглощающим интересом и серьезностью задаваясь вопросами вроде следующих: «Что, если бы яблони умели разговаривать?» или «Что, если бы высокомерная старуха соседка влюбилась в м-ра Пауэрса, нашего почтальона?» Воображение художника, мир, который оно творит,— это лаборатория, где испытываются еще неведомые возможности жизни в направлении как высокой героики, так и неописуемой низости.

Оригинальность и значение искусства обусловлены тем, что оно именно НЕ начинается с ясного представления о том, что хочет сказать художник. Воображение, как неиссякаемый природный источник, извергает из себя образы один за другим. Процесс творчества, музыкального, литературного или изобразительного, подобен сновидению: он захватывет'в свои сети все, что проплывает мимо. Это, а отнюдь не непосредственно воспринимаемый мир служит художнику сырьем для творчества. Мерцающий комок любвей и ненавистей—поездки на рыбалку с дядей Ралфом когда-то давным-давно, зеленый «шевроле» образца 1940 года, война, смутное предощущение того, каким должен быть роман, или симфония, или фотография,—вот та глина, из которой художник должен вылепить нечто достойное нашего внимания, наших слез, смеха, размышлений. Искусство, как утверждали ученые-эстетики, соединяет в себе игру фантазии со здравой рассудительностью. Или, как заметил Шиллер в письме к другу, процесс творчества начинается тогда, когда «интеллект снимает