Писатели США о литературе. Том 2 - [128]
Не надо писать о неграх—надо писать об американцах. Но только помнить при этом, что американский негр, несомненно, более всего американец среди всех американцев, ибо он и создан был здесь, на этой земле, с какой бы точки зрения мы к нему ни подошли: физической, психологической, социологической, культурной, экономической. Он—продукт Америки. Негр, само существование чернокожего—безошибочный показатель действенности Конституции этой страны, всех ее демократических традиций, остающихся нереализованными. Да, все еще нереализованными. История жизни чернокожего в этой стране становится историей бесчеловечного отношения человека к человеку, той историей, которая понятна без перевода людям всех стран. Вот поле деятельности для писателя, не страшащегося правды! Впрочем, может быть, человек Запада и прав. «Все, что нужно было сказать, уже сказано людьми Запада». Что ж, люди Запада, возможно, уже сказали все, что им нужно было сказать. Возможно, они уже неспособны вести диалог, не говоря чепухи. Ведь все знают, что говорили они достаточно долго.
А небелые во всем мире были обречены человеком Запада на вечное безмолвие. Сейчас, в середине XX века, пришло их время говорить. Человек Запада написал свою историю, выдавая ее за историю всего человечества. Надеюсь, небелые наблюдали за человеком Запада достаточно долго для того, чтобы не совершить роковой ошибки—не копировать историю «цветным» карандашом. Есть старая и очень мудрая ганская поговорка: «На троне времени никто не может усидеть вечно». И все же сейчас, в процессе культурной революции, наш долг—восстановить истинную историю последних четырех столетий, рассказав ныне, «как на самом деле был завоеван Запад».
История нашей страны изобилует примерами бесчеловечности, насилия и жестокости. Мы должны отдавать себе в этом отчет. Ведь ни народ, ни страна не в силах освободиться от своего прошлого, просто отрекаясь от него или искажая его суть. Белые американцы были заботливо изолированы от своей истории. История—память народа, а у народа есть свойство вспоминать о себе только самое хорошее. Что же, свойство чисто человеческое. Но в конечном счете народ должен взглянуть на свою историю без иллюзий—чтобы преодолеть ее наследие.
ИЗ ИНТЕРВЬЮ
Вопрос: Покинув Америку и обосновавшись в Париже, рассматриваете ли вы, мистер Джонс, этот факт как жест, исполненный политического значения, как отказ от связи с родиной?
Ответ: Ну нет. Конечно же, нет. Я американец и всегда им останусь. Я люблю свою большую, неуклюжую, расползшуюся во все концы страну и люблю ее большой, неуклюжий, какой-то неупорядоченный народ. Во всяком случае, я не люблю ввязываться в политику и никогда не стремлюсь к «политическим жестам», как вы это называете. Я вообще не верю в политику. Я вижу в ней хроническую, потенциально очень опасную болезнь, которая, однако, пока не очень беспокоит, и поэтому с ней до поры до времени можно мириться. Политика—это род диабета. Это и наука, но наука, в большей степени, чем что-либо другое, основанная на элементарном животном инстинкте. Если бы я был немного покрепче и помускулистей, я непременно стал бы анархистом: пока же не приходится об этом думать... В сущности, уехал я из Штатов только потому, что американскому писателю, вообще говоря, полезно посмотреть со стороны на свою родину, на весь континент и постараться с выгодной позиции оценить ее эмоциональный климат.
В. Вы хотите сказать, что общественная среда в Америке по сути своей враждебна натурам артистичного, богемного склада, не так ли?
О. Мне кажется, что это можно. утверждать сейчас в применении к любой стране мира. Мой дед говорил мне, когда я был еще мальчишкой: «Я всегда буду на твоей стороне, приятель, прав ты или виноват, но мне, конечно, очень хотелось бы, чтобы ты был прав». Вот точно так же я отношусь к Америке. Нечего и скрывать, что мы натворили уйму некрасивых дел. Тут и Джозеф Маккарти, и комиссия по расследованию, вынуждавшая американцев доносить на своих друзей, и черные списки, и тюрьмы для Ринга Ларднера-младшего и всех тех, кто был вместе с ним. Да, это были черные дни, но положение меняется. Парни вроде Артура Миллера не боятся теперь давать сдачи и выходят из драки победителями. И все-таки в Америке писатель все еще свободен в выборе темы.
В. Однажды вы провели эксперимент, основав (по-видимому, на гонорар от романа «Отсюда в вечность») уединенную писательскую колонию в Маршалле, штат Иллинойс. Чего вы хотели тем самым добиться?
О. Это была одна из моих тогдашних выдумок. Я всегда мечтал о колонии, но я был против всякой изоляции. Просто я думал, что если людям, которые хотят писать, будет где жить и что есть, то они непременно начнут писать. Я хотел, так сказать, преодолеть экономический фактор. Но затея лопнула, и я изрядно-таки поистратился. Думаю, что все мы в общем и целом представляем людей лучшими, чем они есть на самом деле. Все те ребята, что жили в колонии на всем готовом, чертовски хотели писать, но у них ничего не получалось. Наверное, просто невозможно зазвать к себе какого-нибудь Джо прямо с улицы и сделать из него писателя, заставляя подражать великим книгам. А кроме того, если ты еще молод—лет 25 или около этого еще не достаточно, чтобы на всю жизнь становиться писателем. И потом, они были не очень-то усидчивы, быть писателем — значит работать. Талант, конечно, стоит на первом плане, но без работы никакой талант не помогает. И все-таки кое-что вышло из этого предприятия: было написано три хороших романа, а двое вскоре выпустили еще по одной книге...
