Писатели & любовники - [15]
– Именно. Или… – подражаю я ему, – мне придется убить вас, если вы это не прочтете.
Смеется.
– Тогда как женщинам… – снимаю с полки книгу авторши, которую обожаю, – приходится угождать. – Снимок вторит моему утверждению безупречно. Широкая виноватая улыбка на лице у авторши. Машу книгой перед носом у Сайлэса. – Прошу вас, любите меня. Пусть и романистка-лауреатка, на самом деле я милая безобидная личность.
Вытаскиваем еще сколько-то книг из шкафа, и все они подтверждают мою гендерную теорию.
– А вы б как позировали? – спрашивает Сайлэс.
Скалюсь и показываю ему два средних пальца.
Смеется опять. У него сколотый передний зуб – гладко срезано по диагонали с уголка.
Мюриэл ведет к нам своих подруг.
– Вы в прошлую среду читали в группе? – спрашиваю я.
– Читал.
– И что у него было с руками?
– Наверное, все плохо. Сложил их за спиной.
– А что это значит?
– Никто не смог мне объяснить. Раньше такого не видели. – Он вновь засвечивает свой зуб. Кажется, вердикт Оскара его не очень заботит. – А вы над чем работаете?
– Я официантка.
Щурится.
– Что пишете?
– Роман.
– Внушительно.
– Вожусь с ним шесть лет, и все еще ни полного черновика, ни названия. Так что, наверное, не слишком-то внушительно. Вы на следующей неделе придете?
– Не знаю. Возможно, это для меня слишком религиозно все. Слишком много вербального коленопреклонения.
– Правда? – Мюриэл все это представила мне по-другому.
Сайлэс медлит.
– Это на самом деле не свободный и открытый обмен соображениями. Люди просто конспектируют все, что бы он ни сказал. – Склоняется и изображает, как пишет в крошечном блокноте. – Да еще вот эта мелочь: он однажды сказал, что за каждой строкой диалога должно стоять хотя бы два тайных мотива, и я спросил, а что, если персонаж просто хочет узнать, который час. Все ахнули. И тишина. Хотелось бы побольше обсуждения. Или, может, мне не нравится избыток правил.
Мюриэл с подругами нависают над ним сзади. Сайлэс слегка смещается, поворачивается к ним спиной. По-моему, не сознательно.
– Вы сами не ходили туда?
– Нет, я работаю по вечерам.
Он смотрит на меня так, будто это не вся правда, и начинает было говорить что-то, но тут влезает Мюриэл.
– Глядите, вот всамделишные люди из всамделишного мира, – говорит она.
Представляет нас друг другу. Одна дама – инфекционистка, специализируется на исследованиях СПИДа, вторая возглавляет некоммерческую структуру в Джамейка-Плейн>39. Обе накрашены, при браслетах и в платьях не из “Ти-Джей Макс” во “Фреш Понде”>40. Сюда к нам они перебрались ради Сайлэса и осыпают его вопросами. Выплываю из разговора – и прочь из комнаты.
Денег на экземпляр “Гром-шоссе” у меня нет, но иду вдоль очереди из коридора в гостиную, а оттуда в обеденный зал. Сворачиваю в кухню и гляжу на автора через окошко в створках дверей. Автор – спиной ко мне, через столик, прижимает к груди книгу, которую он только что подписал, над ним нависает миниатюрная сутулая женщина. Она все еще говорит что-то, а он уже тянется к экземпляру следующей читательницы. Мне видна только его спина, из-под воротника выглядывает кромка синего галстука, под белой сорочкой выпирает лопатка, он выводит автограф. Точеное ли и раздраженное ли у него лицо, как на той фотографии, я сказать не могу.
Все поверхности в кухне уставлены противнями и подносами с закусками. Каждые несколько минут появляется официантка – за добавкой. Странно не быть среди тех, кто в фартуке и с пучком на голове.
– Инжир в прошутто? – спрашивает она, все лицо в перекрывающихся веснушках.
– Ой, спасибо вам большое, – говорю я, пытаясь выразить нашу с ней связь. Беру с подноса инжир, а из другой ее руки салфетку. Меня тоже раздражает, когда люди в таких случаях не берут салфетку. – Спасибо, на вид – объеденье. – Но она уже подалась к группе в кухонном уголке.
Когда я возвращаюсь в библиотеку, Сайлэса там уже нет, женщин из всамделишного мира – тоже, а Мюриэл спорит о Кормаке Маккарти>41 с тремя усатыми дядьками.
Асфальт на закате багров. Бредем посреди проезжей части с холма вниз. Солнце село, но его жар все еще висит в воздухе. От голосов на тусовке у меня до сих пор звенит в ушах. Обсуждаем книгу под названием “Смута”, которую я прочла и передала ей. И уж так она ей понравилась, что мы перебираем сцены, которые особенно запали нам в душу. Это особое удовольствие, особая близость – любить книгу вместе с кем-то еще. Краткая биография на задней сторонке обложки гласит, что автор книги, Дж. Г. Фаррелл>42, погиб на рыбалке – его смыло в море шальной волной.
– Как думаешь, это не ирландский ли эвфемизм для самоубийства? – говорю я.
– Может быть. Выходишь такой за хлебушком. И если его там не оказывается, тебя смывает шальной волной.
Обожаем ирландскую литературу, обе. У нас уговор: поедем вместе в Дублин, когда будут деньги.
Рассказываю ей, что, по словам Сайлэса, вечера по средам отдают культом.
Она осмысляет.
– Ну, многие там хотят быть Оскаром, а кое-кто хочет с ним переспать. Может, вот что смахивает на культ.
– А ты где в этом спектре?
– Быть Оскаром. Однозначно.
– Люди спят с ним?
– Нет. Он написал этот очерк для “Гранты”>43 прошлой зимой – о своей покойной жене и о том, как он и думать не может о других женщинах, и некоторым от этого стало жарко и неугомонно.
В 1932 году молодой англичанин Эндрю Бэнксон ведет одинокую жизнь на реке Сепик в одном из племен Новой Гвинеи, пытаясь описать и понять основы жизни людей, так не похожих на его собственных соплеменников из Западного мира. Он делает первые шаги в антропологии, считая себя неудачником, которому вряд ли суждено внести серьезный вклад в новую науку. Однажды он встречает своих коллег, Нелл и Фена, семейную пару, они кочуют из одного дикого племени в другое, собирая информацию. В отличие от Бэнксона, они добились уже немалого.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.