Писать как Толстой. Техники, приемы и уловки великих писателей - [102]
«Строки приписывались к началу…» См.: Mary F. Sandars, Honoré de Balzac: His Life and Writings, p. 123.
…Джон Чивер — в трусах. См.: Mason Currey, Daily Rituals: How Great Minds Make Time, Find Inspiration, and Get to Work (New York: Knopf, 2013), p. 110. (Карри М. Режим гения. — М.: Альпина Паблишер, 2017.)
«Начав писать сценарий…» См.: Graham McCann, Spike & Co. (London: Hodder, 2007).
Переделанное высказывание звучит… Чтобы узнать подробнее, как Генри Джеймс перерабатывал свои романы, см.: James Wood, «Perfuming the Money Issue,» p. 5.
«Кто-то разбил стакан…» Diana Athill, «Too Kind?» in «From the Pulpit,» Literary Review, December 2004/January 2005, p. 1.
«Писать книгу — это как строить коралловый риф…» См.: P. G. Wodehouse, A Life in Letters, ed. Sophie Ratcliffe (New York: Norton, 2013), письмо Уильяму Таненду.
«Нашего лапочку так пропечатали в газетах…» Norman Mailer, The Spooky Art, p. 41.
…«разорвал рукопись на клочки…» См.: Herbert Leibowitz, «Something Urgent I Have to Say to You»: The Life and Works of William Carlos Williams (New York: Farrar, Straus and Giroux, 2012). Эта история была пересказана Адамом Киршем в публикации: Adam Kirsch, «The New World of William Carlos Williams,» The New York Review of Books, February 23, 2012, p. 34.
«У вас в газете есть труженик…» Этот случай вспоминает сэр Сидней Кокерелл в своем письме в редакцию The Listener (Лондон) от 4 сентября 1947 г.
«У меня изменения на каждой странице…»The Letters of Nancy Mitford and Evelyn Waugh, ed. Charlotte Mosley (London: Hodder, 1996), pp. 217–18.
Исправленная версия книги вышла в Великобритании и США в 1951 г. Впрочем, порой случайность может пойти автору на пользу. Как-то раз, перепроверяя макет своей новой книги, Уистен Хью Оден заметил опечатку, которая сделала строку удачнее, чем она была раньше: вместо «поэтам известны имена морей» там значилось «портам известны имена морей». Но, конечно, нужно было быть Оденом, чтобы распознать здесь изменение к лучшему.
По словам Чарльза Макграта… Мои сведения о редактуре текстов Карвера почерпнуты из двух статей: Charles McGrath, «I, Editor Author,» The New York Times, October 28, 2007, pp. 1, 5; и Motoko Rich, «The Real Carver: Expansive or Minimal?» The New York Times, October 17, 2007, pp. E1, E7.
…пока редактор издательства Faber не предложил «Повелитель мух». Один из аспектов редакторской правки — это, безусловно, оценка того, насколько удачно подобрано название произведения, и история издательского дела полнится случаями чудесных спасений. «Унесенные ветром» могли стать «Сигналы были верны», «Не судьба» или «Тяжкий груз». «Гордость и предубеждение» замышлялся как «Первые впечатления». Роман «1984» был «Последним человеком в Европе», «Лолита» — «Королевством у моря», «И восходит солнце» — «Фиестой», а «Война и мир» — «Все хорошо, что хорошо кончается». «Возвращение в Брайдсхед» изначально называлось «Домом веры», а «Случай Портного» колебался между «Мальчиком-евреем», «Онанизмом» и «Пациент-еврей начинает свой анализ». У «Великого Гэтсби» было целое множество рабочих наименований, включая «Между шлаком и миллионерами», «Тримальхион в Уэст-Эгге», «По дороге в Уэст-Эгг», «Под красно-бело-синим флагом», «Богач Гэтсби» и «Завидный любовник». Но мой любимый пример — «Лунный гонщик» Яна Флеминга, который поначалу назывался «Понедельники — это ад». Раймонд Чандлер — по мнению современников, обладатель самого чуткого уха среди писателей XX в. — сказал, что названия книг (и, бесспорно, фильмов тоже) должны творить «особую магию, которая накладывала бы отпечаток на нашу память». «Мальтийский сокол», добавил он, «заставляет наше сознание задаваться вопросами». «Повелитель мух» — это буквальный перевод имени «Бааль-Зевув», древнего бога хананеев, превратившегося в олицетворение зла в христианской религии. То есть Голдинг принял это название, как содержащее отсылку к Библии, которую он сам прекрасно осознавал.
…«свою изрядно пообтрепавшуюся рукопись»… Это описание, так же как и история подготовки романа Голдинга, взято отсюда: John Carey, William Golding: The Man Who Wrote Lord of the Flies (London: Faber, 2009), pp. 150–69.
Глава 11
«Я переписал — зачастую по нескольку раз…» Vladimir Nabokov, Speak, Memory.
«Я целиком и полностью за ножницы…» Truman Capote, Conversations with Capote (New York: New American Library, 1985).
«Пиши пьяным, редактируй трезвым»… Эта реплика также часто приписывается У. Х. Одену, а в романе Питера Де Вриса «Рубен, Рубен» (Reuben, Reuben, 1964), основанном на биографии Дилана Томаса, один из героев говорит: «Иногда я пишу пьяным и редактирую трезвым, а иногда пишу трезвым и редактирую пьяным. Но в творчестве должны присутствовать оба начала — аполлоническое и дионисийское, естественность и сдержанность, эмоция и дисциплина». Reuben, Reuben (New York: Bantam, 1965), p. 242.
Много лет спустя Джерри припомнил мне этот разговор. Поделом. Я не пытаюсь смягчить впечатление от собственной глупости, но недавно я прочитал статью, в которой Ник Хорнби описывает свои эмоции от прочтения шокирующего романа Пита Декстера «Поезд» (Train): «Там есть такой эпизод, когда во время изнасилования главной героини ей отрезают сосок, — и он меня реально ужаснул. То есть, конечно, я понимаю, что он и должен ужасать. Но меня это место в книге растревожило намного больше, чем надо. Я так переживал, что вновь и вновь заводил о нем разговор с автором. „А это правда необходимо, чтобы у нее отрезали сосок, Пит? Объясни мне зачем. Разве нельзя было… не полностью его отрезать? А может, вообще не трогать? Ну в конце концов. Ее мужа только что жестоко убили. Ее саму насилуют. Все и так понятно. Куда еще и сосок?“» (Nick Hornby,
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».