Писарев - [55]

В дворянских гостиницах и студенческих кружках, в редакциях журналов, в клубах и даже на улице шли нескончаемые дискуссии. Слово «нигилист», которым в романе назвал Базарова один из персонажей, стало вдруг самым модным словом.

«Выпущенным мною словом «нигилист», — вспоминал позднее Тургенев, — воспользовались тогда многие, которые ждали только случая, предлога, чтобы остановить движение, овладевшее русским обществом. Не в виде укоризны, не с целью оскорбления было употреблено мною это слово; но как точное и уместное выражение проявившегося — исторического — факта; оно было превращено в орудие доноса, бесповоротного осуждения — почти в клеймо позора».

Независимо от воли автора в первое время после выхода романа слово «нигилист» приобрело исключительно бранное значение. Это записала в актив Тургеневу даже тайная полиция. Во всеподданнейшем отчете за 1862 год шеф жандармов князь В. А. Долгоруков писал: «Находясь во главе современных русских талантов и пользуясь симпатией образованного общества, Тургенев этим сочинением, неожиданно для молодого поколения, недавно ему рукоплескавшего, заклеймил наших недорослей-революционеров едким именем «нигилистов» и поколебал учение материалистов и его представителей».

В середине марта в Петербурге объявился Евгений Гарднер. Он ехал за границу и намеревался пробыть в столице несколько дней. Само появление Гарднера на квартире Поповых было воспринято Писаревым почти как личное оскорбление. Он не скрывал своего презрения к отставному прапорщику. Раису это раздражало, и она все более критически смотрела на своего кузена. «Мне становится как-то боязно говорить с вами о Мите, — писала она Варваре Дмитриевне, — точно я касаюсь до больного места у вас. Вы Митю идеализируете, право же, идеализируете; еще больше хотелось бы мне убедить вас, что его чувство ко мне вы видите несравненно сильнее и горячее, чем оно есть на самом деле; нет даже и похожего ничего на то, чем оно вам кажется. Он меня, конечно, все-таки любит, это так, и присутствие мое доставляет ему несомненное удовольствие, но карты гораздо больше… Вообще, когда он замечает за собою, что в нем копошится какое-нибудь чувство, то он этому всегда бывает очень рад и начинает сам над собой умиляться, что, вот, в нем, значит; и мягкость и нежность есть, и тогда он, неумышленно, разумеется, даже усиливает эти чувства. Так где же тут страдание и затаенность, о которых вы говорите? Мама, душенька милая, ну где же они? Но я все-таки Митю люблю и решительно не понимаю тех, которые его отталкивают, но, разумеется, еще менее поняла бы ту женщину, которая бы полюбила его и отдалась ему. Понятно, о какой любви я тут говорю и какая разница между ею и тем, как я люблю Митю…»

Писалось это, пожалуй, больше всего для успокоения собственной совести. Рассуждения Раисы о холодности и равнодушии Писарева, стремление доказать, что чувство не сильно, а лишь искусственно подогревается, нужны были для самооправдания.

Гарднер бывал каждый день. Вместе с Раисой он собирался осматривать Петербург, но за разговорами прошла неделя-другая, а кроме Исаакиевского собора и цветочной выставки, они нигде не успели побывать. Гарднер вдруг раздумал ехать за границу и сделал Кореневой предложение. Она его приняла.

Писарев был потрясен. Надежда, что со временем Раиса согласится стать его женой, рушилась. Он принялся ее уговаривать, вновь развивал перед ней свои теории, убеждал, негодовал — все было бесполезно. Наконец в виде компромисса он предложил Раисе немедленно с ним обвенчаться и прямо из церкви ехать куда угодно с Гарднером. Когда ее страсть остынет, он с радостью ее встретит как любящий законный муж.

Спустя много времени Писарев признавал, что «уместнее было засверкать глазами, схватить в объятия и поступить «по-мущински». Но в тот момент подобные мысли ему и в голову не приходили. Он испытывал «самое сильное горе, к которому только способен», был близок к отчаянию и, «наверное, застрелился бы, — иронизировал он над собой впоследствии, — не люби я так свою собственную особу».

Оскорбленное чувство и уязвленное самолюбие отуманили мозг, пылкий темперамент толкал к безрассудствам. Писарев и думать забыл о том, что Раиса имеет право «распоряжаться собой по усмотрению»…

Во второй половине марта Писарев принялся за статью об «Отцах и детях». «Новый роман Тургенева дает нам все то, чем мы привыкли наслаждаться в его произведениях» — так, с комплимента Тургеневу, начал Писарев свою статью. Отмечая безукоризненную художественность произведения и самую полную искренность автора, он, однако, полагал, что «события в романе вовсе не занимательны», а «идея вовсе не поразительно верна». Главный интерес «Отцов и детей», по мнению Писарева, состоял в том, что «все наше молодое поколение с своими стремлениями и идеями может узнать себя в действующих лицах романа». Это не значит, что идеи и стремления молодого поколения отразились в этом произведении как понимает их само молодое поколение. Типы текущей минуты в нем как в зеркале, которое, отражая предметы, несколько изменяет их цвета.