Писарев - [116]

Писарев утверждает, что уже из введения «догадливый читатель» узнает результат, к которому стремится автор. Цитируя Чернышевского, критик повторяет его заключительные слова, многозначительно выделяя их курсивом: «Если еще стоит говорить об эстетике». По мнению Писарева, это замечательная оговорка, которая свидетельствует о стремлении автора не создавать новую эстетику, а уничтожить старую и вообще всякую эстетическую теорию. Подчеркнутые критиком слова несли и дополнительную нагрузку, прямо выражая отношение Писарева к самой дискуссии.

«Эстетика, или наука о прекрасном, — пишет Писарев, — имеет разумное право существовать только в том случае, если прекрасное имеет какое-нибудь самостоятельное значение, независимое от бесконечного разнообразия личных вкусов». Автор «Эстетических отношений» ведет читателей, как полагает Писарев, к выводу о том, что прекрасным называется только то, что нравится нам. В этом случае, замечает критик, у каждого человека образуется собственная эстетика, а общая эстетика рассыпается в прах. Человеку чуждо стремление к абсолютному совершенству, продолжает Писарев комментировать Чернышевского. Для каждого «совершенством» является то, что для него вполне удовлетворительно в своем роде. Таким образом, на свете существует бесконечно много «совершенств», ибо «каждая отдельная личность является единственным и верховным судьею в вопросе о том, что для нее удовлетворительно». Чернышевский, по Писареву, считает излишним развивать взыскательный и разборчивый вкус и не одобряет прихотливую строгость требований; «здоровым» он называет человека, который удовлетворяется легко. Писарев уточняет, что все эти мнения относятся к области прекрасного, к той области, в которой недовольство действительностью не может повести за собой ничего, кроме бессмысленного страдания. Критик предлагает представить читателю, что его воображение настолько воспламенилось рафаэлевскими картинами и древними статуями, что все живые женщины стали казаться некрасивыми. «Недовольство действительностью, совершенно бесплодное и нелепое, когда оно обращено на красоту, — вновь возвращается Писарев к интересующей его проблеме, — становится, напротив того, очень полезным и уважительным чувством, когда оно направлено против житейских неудобств, устроенных руками и умами людей. Тут недовольство ведет за собой преобразовательную деятельность и, следовательно, приносит очень реальные и осязательные результаты».

Если каждый здоровый человек признается высшим авторитетом в деле эстетики, развивает Писарев по-своему мысли Чернышевского, то эстетика как наука становится такою же нелепостью, какой была бы, например, наука о любви.

«Прекрасное есть жизнь», — говорит Чернышевский. Писарев находит это определение настолько широким, что «в нем совершенно тонет и исчезает то, что называется красотою в обыкновенном разговорном языке». Из этого определения, по его мнению, следует, во-первых, что автор совершенно равнодушно относится «к прекрасному в узком и общепринятом смысле этого слова»; во-вторых, что «всякий вполне здоровый и нормально развившийся человек прекрасен», «все, что не изуродовано в большей или в меньшей степени, то прекрасно». Эстетика, полагает Писарев, при таком определении прекрасного «исчезает в физиологии и гигиене».

Если, как утверждает Чернышевский, «прекрасное в объективной деятельности вполне прекрасно и совершенно удовлетворяет человека», то очевидно, что «цель искусства состоит не в том, чтобы создать такое чудо красоты, которого нет и не может быть в природе».

В чем же цель искусства? Вопрос этот, заявляет Писарев, понимается превратно не только филистерами, но «даже и теми самолюбивыми посредственностями, которые считают себя учениками автора и преемниками Добролюбова». И Писарев останавливается на анализе различных отраслей искусства, предпринятом автором «Эстетических отношений».

Подробнее всего он рассматривает анализ архитектуры. По мнению критика, Чернышевский поставил господам эстетикам убийственную дилемму: или исключить архитектуру из числа искусств, или причислить к искусствам садоводство, мебельное, модное, ювелирное, лепное мастерство и вообще «все отрасли промышленности, все ремесла, имеющие целью удовлетворять вкусу или эстетическому чувству». Соглашаясь с позицией Чернышевского, Писарев полагает, что «если сущность, цель и определение искусства заключается в его стремлении к красоте», то произведениями искусства являются не только портик или палаццо, но и фарфоровый чайник, и дамская шляпка, и клюквенный кисель, вылитый в кухонную форму, и размалеванная старуха. Вслед за Чернышевским он признает архитектуру не искусством, а отраслью практической деятельности. Он категорически возражает против утверждений эстетиков, видящих в памятниках архитектуры проявление народного миросозерцания. По мнению Писарева, «значительное количество бесполезных и великолепных зданий» лишь проявление «пылкой фантазии архитекторов и декораторов, подогреваемых хорошим жалованием или страхом наказания» при наличии громадных масс дешевого человеческого труда. Смену архитектурных стилей он уподобляет переменам моды. Цитируя рассказ Тэна о Рафаэле, Писарев приходит к выводу о том, что «истинное искусство с величайшей готовностью превращало себя в лакея роскоши». Но «может ли мыслитель сказать после этого, что