Пирог с крапивой и золой - [51]

Идея была дерзкой, если такое слово вообще можно было применить относительно пани Ковальской. Но она сработала. Хотя, сказать по совести, до настоящей католической школы «Блаженной Иоанне» было как до Великой Китайской стены. Ловкий ход.

Но эти дрязги вам неинтересны, ведь так? Однако они имеют к девочкам прямое отношение.

Мои принцессы появились в пансионе на второй год его существования. Первых учениц набирали на все года одновременно, и классы были совсем небольшими. Здание особняка заселяли понемногу, захватывали по чуть-чуть, будто боясь растревожить, разбудить огромного зверя.

Им бы все равно это не удалось.

Чтобы вы понимали, раньше было принято селить пансионерок в большие общие спальни, больше похожие на залы лазарета или казармы: кровати в два ряда, ногами друг к другу; круговая порука при наказании за беспорядок; вечная борьба за территорию; грызня за право выразить свою личность на скудной поверхности прикроватной тумбы. И эти отвороты одеял — один их вид вызывает тоску и будит призрачное чувство вины за каждый мелкий промах. Оговорюсь сразу — позднее к этой практике вернулись, и несколько классов жили именно в таких условиях.

Но первопроходцы «Блаженной Иоанны» жили в кельях по двое. Это позволило им взрастить совершенно особенные отношения, похожие на родственные. Но не все были довольны распределением.

Магда не всегда переносила Касю, но общий питомец, общее увлечение — и тайны! ах, общие тайны лучше всего! — сделали их ближе, чем иных сестер. Если говорить о Кларе и Марысе, то их случай особый и, пожалуй, заслуживает отдельного исследования, гораздо более масштабного. Так или иначе, они прекрасно дополняли и уравновешивали друг друга — сангвиническая непостоянная натура, скачущая по верхам и ни на чем серьезно не останавливающаяся, и флегматичная личность, отражающая отношение людей к себе, будто в неподвижной воде. Нет, это решительно требует глубокого анализа, но не станем отвлекаться. Пока.

При рассмотрении конфликтов третьего года центральным элементом является Дана. Она не считала свою соседку Юлию достойной чести жить с ней бок о бок. Юлия слишком быстро признала право Дануты верховодить и помыкать, она приняла это, как принимают холод зимой и летний зной — без ропота, без возмущения.

Юлия с самого раннего детства знала, что ее сложно назвать симпатичным ребенком, и, когда Дана засыпала ее колкостями, приняла это за честность и стала расти вокруг ног подруги, как плющ.

Да, сутулая, да, чересчур высокая, с длинным носом, скорбными уголками широкого рта. Как хочешь назови, все будет правдой. Не гони только.

Юлия очень старалась быть полезной: поддерживала каждую идею, смеялась каждой шутке, держала за руки, чтобы Дане было сподручней колотить. Проси, о чем угодно, только не гони.

И Дана не могла прогнать. Только не Юлькина покорность ей была нужна. По настоящему равной она считала только одну девочку — Магдалену. И потерю ее симпатий всегда расценивала как удар. Семья Даны хоть и была очень богата, но не могла похвастать громкой фамилией или знаменитыми предками. Магда была в родстве с князьями, ее отец сражался за восточные границы с большевиками, а мать прославилась на сцене.

Дана следовала последней моде — Магда была элегантна даже в коричневой форме. То, что Данута выцарапывала с трудом, Магде было дано от рождения. Все, о чем Дана мечтала, — это сломать ее.

Но теперь страшный секрет Дануты прятался у Магды под боком. Кася могла открыть рот в любой момент. Когда после третьего звонка по всему особняку с тающим гулом гаснет желтый электрический свет, этой любительнице вонючих крыс, блаженной Кассандре, ничего не стоит высунуть свой мерзкий носик из-под одеяла, протянуть руку к Магдиному матрасу и прошелестеть:

— А ты знаешь, что Данута… Ты представляешь, что Дануту… на моих глазах!

И Магда округлит голубые глаза, накрутит на тонкий палец черный локон:

— Серьезно? Вот мерзость! И мы едим за одним столом…

И они стали бы шептаться всю ночь, и шепот их становился бы все громче, он потряс бы особняк до каменного основания, лежащего глубоко под землей, а утром Дана была бы уничтожена. Так, что даже золы бы не осталось.

Мысли о разоблачении лишили ее сна, давили камнем на ребра, выстуживали кровь до колких льдинок.

«А вдруг уже сегодня?..» — думала она и со стоном вгрызалась в подушку.

Ее страх превосходил тот, что испытывала Кася перед возмездием. Все потому, что Касе было Дану жаль. В силу своей неискушенности она не вполне понимала, что значила увиденная ею сцена, но догадывалась, что это был только легкий отголосок того, что творится в доме одноклассницы. Что это неправильно и, вероятно, мучительно. Почти как вспоротый живот.

Итак, Дана была окружена врагами. Сестра Беата поправилась за зимние каникулы и с особым рвением взялась за пансионерок. Кася Монюшко хранила за сомкнутыми губами смертельный яд. Дома у нее ни разу не получился трюк с жертвой, и она справедливо решила, что мстительный дух обитает только в пансионе. Теперь же пришло время снова дать ему пищу.

Однако, сколько она ни старалась, Крапива не желала касаться Каси. Вскоре она сообразила, что та была в круге, которому дух обещал не вредить. Сомнения все глодали ее недоверчивое сердце — и вера в собственное могущество утекала, как песок.