Пират - [6]

В свободное от вахты время членам команды разрешалось сходить на берег. Я сходил вместе с остальными, но не смог бы напиться или купить шлюху, даже если бы хотел (а я не хотел). Испанские матросы не так падки до выпивки, как многие другие, которых мне довелось знать впоследствии, но до женщин они падки сильнее всех прочих. В ночь отплытия они тайно протащили на борт проститутку и спрятали. Когда мы подняли якорь и лоцман повел корабль из залива, капитан и старший помощник выволокли девицу из трюма и бросили за борт. К тому времени я уже навидался всяких сцен с ее участием и остался не в восторге, но я бы в жизни так не поступил. Тогда я впервые по-настоящему осознал, в каком месте я оказался.

Второе событие, подтвердившее худшие мои опасения, случилось через три или четыре дня. Когда мы сменились с вахты и спустились вниз, два парня схватили меня за руки, а третий стянул с меня джинсы. Я отчаянно сопротивлялся (во всяком случае, мне так казалось) и орал дурным голосом, пока кто-то не оглушил меня. Вы понимаете, что произошло потом. И я понял, когда очнулся. Одно было хорошо: мои старые джинсы, разорванные вдрызг, пришли в полную негодность, и я узнал, что новые штаны можно получить у боцмана. Он заведовал баталёркой. Боцман записал мне в долг непомерную сумму, и новые парусиновые штаны оказались мне велики, но я был так рад избавиться от тесных джинсов, что нисколько не расстроился.

В то время я уже начал подниматься на мачты, чтобы распускать и свертывать паруса. Васко и Симон сказали мне, что я перетрушу до смерти и наложу в новые штаны, но я заявил в ответ, что бояться нужно им, поскольку я схвачусь за них, коли стану падать, и увлеку с собой вниз. Я не шутил.

Погода была тихая, дул слабый ветерок, и стоять на футропе, держась одной рукой за рей, было совсем не страшно. Кроме того, сверху открывался чудесный вид. Я выполнял свою работу, но украдкой поглядывал по сторонам при каждой возможности. Вокруг — прекрасное синее море, над головой — прекрасное синее небо с несколькими крохотными белыми облачками, и Земля представлялась мне прекрасной женщиной, а небо — ее глазами, и я думал о том, что море и небо останутся неизменными, когда все люди с нашего корабля умрут и канут в забвение. Мысль понравилась мне, нравится и сейчас.

Когда мы спустились на палубу, я надеялся, что капитан прикажет взять риф на топселе, но он не сделал этого. Только тогда я узнал, что на ночь мы убираем все паруса и ложимся в дрейф. (Я решил, что так принято на всех кораблях.) А значит, я еще получу свой шанс до окончания вахты.

Здесь мне следует сказать, что я числился в вахте правого борта, которая находилась под командованием Сеньора и выполняла почти всю работу. В вахте левого борта насчитывалось гораздо меньше людей, и матросы из нее частенько дрыхли на палубе за неимением других занятий, а иногда играли в кости. Наш корабль являлся бригом, мы называли его бригантиной. Это означает, что у него было две мачты одинаковой высоты, обе оснащенные четырехугольными парусами. Тогда я ходил простым матросом. Впрочем, это не важно.

Пока я ввожу вас в курс дела, позвольте заметить также, что тогда я много лучше знал испанский морской жаргон, чем английский, хотя все остальные моряки знали гораздо больше слов и выражений, чем я. Они не объясняли мне их значений, а просто говорили, например, «кошачья лапка», или «китовый хрен», или что-нибудь в таком духе. Мне приходилось до всего доходить своим умом, и меня поднимали на смех, если я хоть немного ошибался.

Тогда я не знал еще одного: что наша маневренная бригантина относится к одному из трех типов кораблей, которым пираты отдают предпочтение перед всеми прочими. Два других — это бермудские шлюпы и ямайские шлюпы. Они крупнее большинства шлюпов и гораздо быстроходнее. Корпуса у них практически одинаковые, вся разница в парусном вооружении. О вкусах не спорят, но мне лично всегда нравились бермудские паруса.

Когда солнце спустилось к самому горизонту, мы снова взобрались на мачты и свернули паруса, сначала грот, потом топсель. На небе проступили первые звезды, ветер немного усилился, и, помню, я подумал тогда, что моряки — самые счастливые люди на свете.

Спустившись обратно на палубу, мы сразу получили приказ разойтись и сошли вниз. Там парни снова набросились на меня. На сей раз они не застали меня врасплох, и я дрался. Во всяком случае, если бы меня тогда спросили, я бы сказал, что именно дрался. Они били меня кулаками и ногами, пока я не лишился чувств, и затем получили что хотели. Тогда я еще не знал, что больше такого не повторится.

Сейчас я бы не сказал, что той ночью я по-настоящему дрался или по-настоящему спал позже. Порой я находился в сознании, порой погружался в забытье. Я молил Бога вернуть меня обратно в монастырь Девы Марии Вифлеемской. Пару раз меня вырвало, один раз на палубе. Матросы из вахты левого борта заставили меня подтереть блевотину, хотя мне было так плохо, что я два или три раза упал, пока пытался это сделать.

На следующий день капитан заметил мое плачевное состояние — оба глаза у меня заплыли так сильно, что едва открывались, и мне приходилось постоянно держаться за что-нибудь, чтобы не упасть, — и перевел меня в вахту левого борта. Он не попытался выяснить, кто меня избил, и даже не спросил у меня. (Думаю, я бы сказал.) Он просто сообщил, что отныне я числюсь в вахте левого борта до дальнейших его распоряжений, и отослал меня вниз. Теперь моей старой вахте пришлось выполнять прежний объем работы меньшими силами, то есть таким образом капитан наказал их. Когда на закате мы заступили на вахту, я решил, что тоже накажу своих обидчиков, когда немного оправлюсь.