Пират против всей галактики - [19]

«Ветер, что ли?» – подумал рогатый робот.

Он сдернул тряпку и отшвырнул ее от себя, но она внезапно остановилась в воздухе и вновь полетела в его сторону. Грохотун наступил на нее ногой, но та продолжала упрямо дергаться и извиваться, а когда робот отвлекся и убрал ногу, она прыгнула, как кобра, и повисла у него на рыцарском шлеме, закрыв зрительные датчики, и вдобавок ухитрилась завязаться узлом на затылке.

Изумленный Грохотун отложил пулемет, сорвал тряпку и, сжав ее в огромной горсти, стал разглядывать.

– Хм. Никогда не слышал об эпидемии тряпочного бешенства, – бормотал он. – Интересно, это не заразно? Нужно на всякий случай ее пристрелить!

Решив так, робот бросил тряпку на землю и испепелил ее выстрелом из лазерного пулемета.

– Хорошая была тряпочка! Жаль было ее уничтожать, да ничего не поделаешь! С тряпочным бешенством шутки плохи!

Расправившись с тряпкой, Грохотун вновь стал искать прицелом попугая, который, не замечая ничего вокруг, выписывал в небе фигуры высшего пилотажа.

– А не сделать ли мне миллиметраж? Попадать в него не буду, а лишь испугаю! – соблазнился робот, но не успел он нажать на курок, как кто-то сильно хлопнул его сзади по плечу.

– Это вы, кэп?

Робот круто обернулся, но никого не увидел и ошеломленно крякнул. «Видать, блок сознания перегрелся! Давно надо было заменить вентилятор в правом ухе!» – сказал он себе, вновь возвращаясь к пулемету. Но не успел Грохотун толком прицелиться, как кто-то хлопнул его по плечу.

– Чьи это шутки?

Великан повернулся с неожиданной для такой громадины быстротой, но за его спиной по-прежнему было пусто, правда, донесся чей-то короткий смешок.

– Кто здесь? – с беспокойством окликнул Грохотун.

– Я твоя совесть! – ответил ему звонкий голос.

Робот подозрительно уставился в пустоту.

– Что-то твой голос мне больно знаком!

– Разумеется, каждому знаком голос собственной совести! – ответил его невидимый собеседник.

– Так, значит, ты моя совесть? Ты уверена, что ты не тряпочное бешенство? – поинтересовался робот.

– Уверена! Скажи, Грохотун, тебя устраивает то, как ты живешь? Ты никогда не задумывался о смысле жизни и бытия?

– Чего-чего? – не понял робот, в речевой программе которого такие сложные слова отсутствовали.

– Говорю, никогда не задумывался, зачем ты живешь? – повторил голос.

Грохотун передернул плечищами:

– Живу, и все! О чем тут думать? От думанья блоки сознания портятся, а для моей модели новые найти трудно.

– А какая у тебе философия? – допытывался голос.

– Фило… какая? – не понял робот.

– Ну, план жизни у тебя какой?

– План-то? – Робот поскреб затылок. – Если есть возможность пострелять, я стреляю. Есть возможность подраться, дерусь! Если кэп чего-то велит, выполняю. Вот и весь план!

– А что-нибудь заветное у тебя есть? – продолжал невидимый голос.

– Увлечение, что ли? В смысле хобби-бобби? Ну, я зубы коллекционирую! Целую банку уже набрал. Поймаешь, бывало, девчонку или мальчишку, схватишь за ногу, поднимешь головой вниз и спрашиваешь: «Молочные зубы есть? А ну, гони!»

– А тебе не стыдно?

– Чего? Ах да, стыд! Кажется, раньше у меня была такая схема, да я ее выковырял. Все равно она ненужная, – похвастался робот.

Пока Грохотун беседовал со своей совестью, железный трос, свисавший с одного из бортов «Странника», осторожно зашевелился и его свободный конец незаметно обвил левую ногу робота.

– Ладно, Грохотун! Мне, совести, надоело с тобой разговаривать! Будешь исправляться? – нетерпеливо спросил голос.

– Не-а, мне и так хорошо! – отказался великан.

– Тогда я тебя заколдую и заставлю летать! – И Андрей (а это был, разумеется, он) дернул за рубильник.

Трос стал наматываться, и робот, которого неожиданно рвануло за ступню, повис вниз головой. Подождав, пока он поднимется метра на три, Андрей выключил монтажный барабан, оставив Грохотуна висеть кверху ногами.

Впервые в жизни угодив в такую дурацкую ловушку, рогатый робот гневно заревел, словно попавший в капкан медведь. Он с легкостью оборвал бы трос, но не мог до него дотянуться.

– Я прикончу тебя, совесть! – завопил он.

На груди Грохотуна раздвинулись щитки, оттуда выдвинулся секретный четырехствольный молекулярный пулемет и стал палить наугад во все стороны. Андрей, Василиса и Баюн, боясь случайного попадания, залегли за небольшую каменную гряду. Спустя минуту, видя, что никакого эффекта нет, робот прекратил стрелять.

– Ты жива, совесть? – крикнул он.

– Жива я, жива! – Андрей осторожно выглянул из укрытия.

– Совесть, я сдаюсь! Отпусти меня! – попросил Грохотун.

– Скажи «пожалуйста»!

– По-по-жалуйста! Я больше не буду! – с напрягом выдавил робот.

– Хорошо, я тебя отпущу, если… если ты придумаешь добрый стишок! – подумав, ответил мальчик.

Решив выполнить то, о чем просит совесть, робот надолго задумался. Он жестикулировал, чесал в затылке и размахивал над головой руками. Вдохновение долго не приходило, но Грохотун притащил его силой, подбадривая пинками.

Наконец, просияв, робот радостно взвыл:

– Эй, совесть, ты слышишь меня? Я придумал стишок!

– Читай! – крикнула Василиса.

И Грохотун, не удивляясь, что у совести изменился голос, продекламировал:

Жил да был один толстяк,