Пиранья против воров — 2 - [9]

– Охальник вы, Константин Кимович, – нейтральным тоном сообщила белокурая девушка Катя, не носившая бюстгальтера, зато носившая потаенно взаправдашний пистолет.

– Глупости, Катерина, – прищурился Лаврик. – Всего-то сублимирую пошлыми шутками тягостную напряженность ситуации и ту полную неизвестность, что между нами простерлась. Охальник у нас – эвон кто. – Он похлопал Мазура по плечу. – Это он, отечественный наш терминатор, всех иностранных шпионок, с которыми нелегкая судьба сводила, в койку так и укладывал, мы все от зависти, бывало, на стену лезли. Они ж, шпионки, главным образом очаровательные и сексапильные, вроде тебя, Катерина, работа у них такая…

– Да нет, – серьезно сказал Мазур. – Главным образом, они меня укладывали, как им по работе и полагалось… – Он оглядел Катю с ног до головы, усмехнулся. – Ну что же, армия у меня небольшая, но на первый взгляд производит самое приятное впечатление, хотя и ощущается явный уклон в феминизм…

– Ничего, – столь же серьезно сказал Лаврик. – Я тебе еще подкину сподвижника мужского пола. Есть тут один опер… Бывший.

– Наш?

– Нет, милицейский. Пытался в свое время накрутить хвост на кулак кое-кому из «черных археологов», но его, как это не только в кино бывает, так эффективно вывели из игры, дерьмом обдавши, что в три секунды из мундира вылетел. Легко догадаться, любви он к нашим друзьям не питает ни малейшей – а человек, надо тебе сказать, мстительный.

– Это хорошо, – кивнул Мазур. – Мстительные люди порою жизненно необходимы… Как у вас, кстати, с этим, Катя?

– Катерина еще слишком молодая, – сказал Лаврик. – Мстительность тогда хороша, когда ее люди в зрелые годы оттачивают, – чтобы холодная была, рассудочная… Пошли, что ли?

Сунув руки в карманы легкой курточки, он первым стал спускаться по утоптанной до каменной твердости светло-желтой земле, напевая почти беззаботно:

В путь, в путь, кончен день забав,

Пришла пора.

Целься в грудь, маленький зуав,

И кричи «Ура!»

Глава вторая Высокое искусство дипломатии с наганом под полой

Мазур, подтормаживая то и дело, без ненужной лихости съехал по крутому и извилистому спуску, повернул вправо, остановился перед знакомыми высокими воротами, украшенными продолговатой черной телекамерой. Буквально через несколько секунд они неспешно распахнулись без всякого участия человеческих рук.

Он провел машину внутрь, остановился метрах в трех от ворот, как и надлежало воспитанному гостю здешних мест. Заглушил мотор, вылез, выжидательно остановился у дверцы.

Тишина. По бетонированной дорожке вдоль стены прохаживался молодой человек с овчаркой на поводке, старательно притворяясь, будто никакого такого Мазура и не видит вовсе. От самого большого особняка по выложенной фигурной плиткой дорожке уже торопился его вылитый брат-близнец, только этот был без овчарки. Он кивнул и, встав вполоборота так, чтобы не загораживать Мазуру дорогу, вежливо сказал:

– Вас ждут, господин адмирал.

Столь же галантерейно кивнув, Мазур направился знакомой дорогой – вестибюль с двумя выжидательно замершими на диване мордоворотами при галстуках и оттопыренных пиджаках, широкая лестница на третий этаж, сверкающая приемная, куколка-секретарша.

Гвоздь поднялся из-за стола, чуть раскинув руки, самым непринужденным тоном произнес:

– Ну что ж, как говорится, гора с горой… Садитесь, дорогой мой Кирилл Степанович. Пить будете что-нибудь? Тут еще все бутыли остались, что в прошлый раз для вас были приготовлены с учетом привычек…

– Нет, спасибо, – сказал Мазур, усаживаясь. – За рулем я нынче, а номера у меня на машине без всякого подтекста, не то что в вашем хозяйстве…

– Да глупости какие! Звякните, решим в два счета…

– Да нет, – сказал Мазур. – Совершенно не тянет пить в это время дня, уж не обессудьте…

– Вольному воля… – Гвоздь смотрел на него выжидательно, с легкой улыбкой. – Все мы люди, Степаныч, все человеки, так что не буду тянуть кота за хвост и перейду к делу. Неужели стряслось что-то? Каюсь, сгораю от любопытства, никак не могу взять в толк, зачем я вам понадобился. Как ни ломал голову, не могу понять. Не настолько же вы пошлый субъект, чтобы задним числом денег просить, после того, как с гордым видом отказались от всякого презренного металла? Хотя, если считаете, что вам полагается, бога ради, вы мне одолжение сделали нехилое…

– Да нет, ничего подобного.

– А, ну да, – сказал Гвоздь, хитро поблескивая глазами. – У вас же осталась на руках одна картинка, завалященькая на вид, но в благополучных Европах вам за нее дадут без особых торгов целый чемодан баксов…

– Вынужден вас разочаровать, Фомич, – усмехнулся Мазур. – Сдал я сию картинку как вещественное доказательство. Воспитание такое, что поделать. Как ни ломал голову, не придумал, зачем мне целый чемодан баксов.

– Серьезно, сдали?

– Я ж говорю, воспитание такое… – пожал плечами Мазур. – А вы, значит, уже в курсе насчет картинок?

– И лошадок тоже, – кивнул Гвоздь. – Это называется – не было у бабы хлопот… Приходится теперь возле Томки держать постоянно полдюжины лбов, потому что сдавать куда-нибудь в банковскую ячейку она своих коняшек никак не хочет… Итак, презренный металл отпадает. Что ж еще? Если б вы на меня обиделись настолько, что решили бы на тот свет отправить, вряд ли стали бы культурно звонить и о встрече договариваться, а?