Пир у золотого линя - [39]

— Большевик, — выкрикивает он, помертвев от страха.

Вскоре весь пляж кишит, как муравейник. На подмогу к дачнику подоспели другие.

— Живо укладывайте сеть и лодку наготове держите, — велит нам с Костукасом отец. Сам он хватает второе весло и встает рядом с Пранайтисом.

Растерявшийся было Юшка тоже придумывает, что делать. Мы даже и не замечаем, как в руках у него оказывается третье весло. Только Нохке куда-то исчезает, будто сквозь землю провалился.

Дачники не решаются начинать. Они топчутся на месте, но приблизиться боятся. Потом мы слышим, что они начинают спорить между собой. Кто-то из них переходит на нашу сторону.

— Все. Теперь можно спокойно рыбачить, — кидая в лодку весло, говорит отец.

Подавив вспышку гнева, Пранайтис выговаривает Костукасу:

— А ты не суйся, куда не след. В другой раз погоришь.

Костукас молчит и, наморщив лоб, смотрит на отца.

— Чего уставился, глазищи вытаращил? За работу берись, — опять начинает кипеть Пранайтис.

Из кустов, весь дрожа от страха, вылезает Нохке.

— Ай-яй, Пранайтис, что ты задумал, что задумал, — подходя к нам, пожимает Нохке плечами. — Такого барина задел. Еще в тюрьму угодишь.

— Думаешь, в тюрьме хуже? — отмахивается Пранайтис.

— Что же это будет, ой, что будет — в городе господ ругают, в деревне ругают… А ведь они хорошо за рыбу платят.

— Дурацкий у тебя разговор, Нохке, — обрывает его отец.

— Ай, что тебе плохого Нохке сделал, что?

На краю пляжа нас ждут матери с обедом. Ни отец матери, ни Пранайтис своей жене не рассказывают о дачниках. Все едят, а разговор не клеится. Когда мы с Юшкой оказываемся подальше от остальных, я, не утерпев, спрашиваю:

— Дяденька, а кто это такой — большевик?

Юшка не сразу отвечает. Почесав в затылке, он медленно разъясняет:

— В семнадцатом году видал я большевиков в России. Они за свободу простых людей стояли, господ били.

— Тогда почему это Пранайтис — большевик?

— Пранайтис, должно быть, еще и не большевик. Нет, Йонас, нет, — сомневается и Юшка. — А может, и да…

XXI

На западе скапливаются тучи и идут против ветра. Слетаются к своим гнездам речные ласточки. В поисках прибежища тянутся в сторону леса вороны.

Мы торопимся закидывать, а то близится буря. Чтобы управиться поскорее, Пранайтис, не доплывая до берега, раскачав моток веревки, кидает его Юшке. Однако тот не успевает подхватить, и веревка оказывается в воде.

— Вот рюха, — сердится Пранайтис и запускает веревку во второй раз.

Теперь Юшке удается поймать веревку. Обмотав ее вокруг пояса, он выкрикивает:

— Закинули!

Отец налегает на весла. Когда вся веревка размотана, мы закидываем сеть. Пранайтис опускает грузила, я — поплавки.

— Закидывай как можно глубже, Юозас, вдруг что-нибудь попадется? — подстегивает отца Пранайтис.

Мы все шире и шире опоясываем нашей сетью реку. Сеть уже протянулась почти от берега к берегу.

— В сторонку, в сторонку, — размахивая руками, кричит Юшка. Ему и правда тяжело. Течение увлекает тяжелую сеть в глубину. Юшка держит ее, чуть ли не лежа на спине. Ногами он, словно плугом, бороздит пляжный песок. Юшке помогает Костукас, но и от него мало толку.

— Ох, выпустят, не удержат, — опасается Пранайтис.

— А ты думаешь, легко это? — заступается за Юшку отец.

Пранайтис нахмуривается. Сплюнув за борт, он бормочет:

— Тогда я пойду к верхнему крылу.

— Думаешь, я с мальчишкой да Юшкой нижнее крыло поволоку? Не будет этого.

Лица у обоих багровеют. Еще слово, и не на шутку сцепятся. Однако не время ссориться, когда сеть в воде. Отец, встряхнувшись, изо всех сил налегает на весла. Лодка, разрезая носом поверхность воды, так и влетает на берег. Все трое хватаемся мы за веревку и, согнувшись, тяжело дыша, медленно направляемся вперед, увлекая за собой сеть.

Я тащусь по песку, втихомолку постанывая. От каждодневного торчания в воде кожа между пальцами ног потрескалась, кровоточит. Пока стоишь — терпимо, а вот только начнешь двигаться, ноги увязают в песке, и от боли я только зубами скриплю. Мелкий песок набивается в раны, разъедает ссадины, не дает зажить.

— Говорил тебе, обуй клумпы, — бранит меня отец, видя, как я корчусь от боли.

Легко сказать — клумпы. Это летом-то, когда вокруг такая жарища, а река так и манит побродить по прохладной воде, — таскать на ногах клумпы! Мы с Костукасом рыбачим босиком. За это удовольствие мы и расплачиваемся болячками на ногах.

— Большая рыба есть. Нажимай, Казис, снизу, — взволнованно сообщает отец, начиная выбирать сеть.

— В мое крыло стукнуло, — откликается и Юшка.

— Ты за верхом, за верхом присматривай! — приникая к самой земле, цедит сквозь зубы Пранайтис.

Отца подстегивать не к чему. Он и так прочесывает взглядом поверхность воды, подмечая малейший трепет поплавков. Наблюдать за ними очень удобно. Ветер, который еще тянул полчаса назад, затихает. Не чувствуется ни малейшего дуновения. В кустарнике — ни шороха, ни дрожания листвы. Природа замерла, застыла. Река расстилается перед нами ровная, точно гладкий утоптанный большак. Небо хмурится. Доносятся далекие раскаты грома. Какая-то птица назойливо пророчит:

— Быть грозе, быть грозе!

— Эх, ушла! — не заметив дрожания поплавков, с досадой произносит отец.