Пионовый фонарь - [38]

— Что вы все — «не подведи», «не подведи»… — сказала кормилица. — Кого не подвести-то?

— Вот непонятливая… Поставь там ширму, что ли… Чтобы не стыдились. Понимаешь? Видишь, она стыдится и робеет… Чтобы сумела это самое…

— Что-то вы чудное руками показываете, господин, не пойму я…

— Вот ведь дурища… Вот у тебя, к примеру, муж был, так и дети получились… Получились дети, пошло молоко… Вот ты и пошла в кормилицы… А дочка еще молодая, так ты ей по-хорошему… это самое… Ладно?

— Что вы, господин, все ее за младенца считаете? — рассердилась кормилица. — Не извольте беспокоиться, все будет хорошо…

Кормилица крикнула молодым:

— Барин! Барышня! Извольте ложиться почивать!

Коскэ, погруженный в беспокойные мысли о предстоящей погоне за О-Куни и Гэндзиро, сидел, скрестив руки, на постели. Лечь О-Току не могла, поэтому сидела рядом.

— Приятной вам ночи, барин и барышня, — сказала кормилица. — Барышня, вы не забыли, что я вам давеча говорила?

— Ложитесь, пожалуйста, — стесненно проговорила О-Току, обращаясь к Коскэ.

— Нет-нет, — сказал Коскэ, — мне еще надо кое о чем подумать немного… А вы не стесняйтесь, ложитесь и спите.

— Бабка! — жалобно позвала О-Току. — Поди сюда!

— Чего изволите? — спросила кормилица.

— Барин не ложится… — сказала О-Току и запнулась.

— Вы бы легли, барин, а то барышня лечь не может…

— Сейчас ложусь, — сказал Коскэ. — Не беспокойтесь, не обращайте на меня внимания.

— Очень уж вы серьезные, — проворчала кормилица, — и стесняетесь все… Спокойной ночи.

— Вы бы хоть немного прилегли… — попросила О-Току.

— Сначала ложитесь вы… — сказал Коскэ.

— Бабка! — позвала О-Току.

— Вот наказание-то… Послушайте, извольте ложиться!

— Бабка!

Коскэ наконец очнулся и почувствовал угрызения совести. Он лег, склонив голову на подушку, и между молодыми завязалась первая любовная беседа, за которой они полюбили друг друга навечно. А на следующий день, еще затемно, Коскэ стал готовиться к отъезду. Аикава уже был на ногах.

— Эй, бабка! — суетился он. — Все готово? А как завтрак? Горячий? Я пошлю Дзэндзо проводить Коскэ до Итобаси… Вынеси-ка вещи в прихожую! Господин Коскэ, завтракать!

— Доброе утро, батюшка, — сказал Коскэ, выходя в гостиную. — Доброе утро, барышня… Еду я далеко и писать вам часто, наверное, не смогу… Что меня беспокоит, так это ваше здоровье, батюшка. Берегите себя, пока я не вернусь, выполнив свой долг… Хочу увидеть радость на вашем лице, когда покажу вам головы врагов.

— И вы берегите себя, — сказал Аикава. — Отправляйтесь в добрый час, и счастливого вам пути… Много хочется сказать вам, да сами видите, как я волнуюсь. Нет, ничего больше не скажу… Дочка, что ты меня за рукав все тянешь?

— Когда мой господин вернется, батюшка? — робко спросила О-Току.

— Экую несуразицу говоришь! Ведь не маленькая уже… Твой муж уезжает, чтобы отомстить за своего господина, а не на богомолье в храм Исэ или там на прогулку… Вернется не прежде, чем отомстит… Ну вот, чего же ты плачешь?

— Ну хоть примерно, когда он вернется?..

— Не знаю. Может быть, через пять лет, а может быть, и через десять…

— Значит, не будет он дома пять или десять лет… — проговорила О-Току и горько заплакала.

— Ну-ну, перестань, — сказал Аикава. — Отомстить за господина — это славный долг самурая. Ты спасибо скажи, что у тебя такой достойный супруг… У нас праздничные проводы, зачем же ты не улыбаешься? Смотри, господин Коскэ разлюбит тебя… Подумает, раз ты плачешь, да еще дочь небогатого самурая, значит, ты слаба, у тебя нет мужества… Господин Коскэ, она еще сущий ребенок, не обращайте внимания… А ты чего еще расплакалась, бабка?

— Жалко расставаться, вот и плачу, — сказала кормилица. — Да вы и сами плачете…

— Я старик, мне можно, — пробормотал Аикава, вытирая слезы.

— Прощайте, будьте здоровы, — произнес Коскэ и вышел в прихожую.

Он стал обувать варадзи, когда к нему подползла на коленях О-Току, вцепилась в его рукав и, глядя на него полными слез глазами, прошептала: «Берегите же себя…» Коскэ приласкал ее и поспешно вышел в сопровождении Дзэндзо.

Глава 16

Когда Хакуодо Юсай откинул покрывало с постели Хагивары Синдзабуро, волосы его встали дыбом от ужаса и по всему телу с ног до головы побежали мурашки. И недаром! Хагивара был мертв, и смерть его, наверное, была страшной. Лицо у него было серое, как земля, зубы оскалены, а пальцы скрючены, словно он хватался за воздух. Тут же в постели, вцепившись ему в горло костяными руками, лежал развалившийся скелет, череп валялся у изголовья. Хакуодо был потрясен.

— Что же это такое, Томодзо… — проговорил он. — Мне шестьдесят девять лет, но такой страх я вижу впервые в жизни… В китайских романах часто пишут о том, как женились на лисах, встречались с привидениями… Чтобы этого не случилось здесь, я и попросил помощи у господина Рёсэки, настоятеля храма Симбандзуй-ин… Он одолжил господину Хагиваре чудодейственный талисман, который господин Хагивара с тех пор все время носил на шее… Нет, видно, от судьбы не уйдешь, сделать ничего было нельзя… Томодзо, сними у него с шеи талисман.

— Нет уж, увольте, — сказал Томодзо. — Я боюсь.

— Иди сюда, О-Минэ!

— Я тоже боюсь, не буду!