Пионеры, или У истоков Сосквеганны - [8]

Четвертый был человек с длинным, смиренным лицом, в черном, сшитом не без претензии, но поношенном и порыжевшем сюртуке, составлявшем его единственную защиту от холода. На нем была шляпа, весьма приличная, но почти утратившая ворс от частого применения щетки. Лицо его было бледно, но мороз все же вызвал на нем легкий, несколько лихорадочный румянец. Весь его вид, особенно в сравнении с веселым выражением его ближайшего соседа, указывал на постоянную озабоченность. Лишь только сани съехались, кучер закричал:

— Держи в каменоломню, держи туда, греческий царь! Держи в каменоломню, Агамемнон, иначе нам не разъехаться. Добро пожаловать, кузен Дюк, с приездом, с приездом, черноглазая Бесс! Видишь, Мармадюк, я выехал с избранной компанией устроить тебе почетную встречу. Мосье Лекуа надел только одну шапку, старый Фриц не кончил бутылки, а мистер Грант не дописал заключения своей проповеди. Даже все лошади пожелали отправиться. Кстати, судья, я должен продать вороных, они засекаются, а правая плохо ходит в паре. Я могу их сбыть.

— Продавай, что хочешь, Дик, — весело ответил судья, — оставь мне только дочь да землю. А, Фриц, старый дружище, это действительно любезно, когда шестидесятилетний выезжает навстречу сорокапятилетнему. Мосье Лекуа, ваш слуга! Мистер Грант, — тут он приподнял шляпу, — сердечно благодарю вас за внимание! Позвольте вас познакомить с моей дочерью. Ваши имена ей хорошо известны.

— Здороф, здороф бывай, судья, — отвечал старший из компании с сильным немецким акцентом, — мисс Петси долшен мне один поцелуйчик.

— И охотно заплатит долг, дорогой сэр, — ответил нежный голосок Бесси, прозвучавший, как серебряный колокольчик в чистом горном воздухе. — У меня всегда найдется поцелуй для старого друга, майор Гартман!

Тот седок, которого звали мосье Лекуа, привстал не без труда в груде своих одеяний и учтиво раскланялся с судьей и Елизаветой.

— Накройся, француз, накройся! — крикнул кучер, который был не кто иной, как сам Ричард Джонсон. — Накройся, а не то мороз выщиплет остатки твоих локонов.

Мосье Лекуа уселся, учтиво осклабившись словам Ричарда. Пастор Грант скромно, но сердечно, поздоровался с приезжими, а Ричард тем временем пытался повернуть коней.

Исполнить это, не поднимаясь на вершину холма, можно было только в каменоломне, огромной рытвине, из которой брали камень для деревни. Сюда-то Ричард попытался направить свою четверню. Проезд по узкой, крутой дороге сам по себе был затруднителен и небезопасен, и тем рискованнее был поворот. Негр предложил отпрячь переднюю пару, судья настойчиво советовал то же. Но Ричард с пренебрежением отнесся к их вмешательству.

— На что? Зачем, кузен Дюк? — воскликнул он с нетерпением. — Лошади смирны, как телята. Ведь вы же знаете, что я сам объезжал уносных, а дышловые у меня под кнутом, так что не будут артачиться. Здесь мосье Лекуа, а он знает, как нужно править, потому что часто ездил со мною. Что вы скажете, мосье Лекуа, есть ли тут хоть тень опасности?

Не в характере француза было обманывать надежды, так доверчиво возлагавшиеся на него. Хотя при виде пропасти, открывшейся под его ногами, когда Ричард повернул переднюю пару, глаза француза выкатились из орбит, как у рака, но он все же наклонил голову в знак согласия. У немца не дрогнул ни один мускул на лице, и он внимательно следил за каждым движением. Грант ухватился обеими руками за край саней, готовясь выскочить, но врожденная робость удерживала его от прыжка, к которому побуждал физический страх.

Ричард неожиданным ударом бича заставил уносных свернуть в сугроб, прикрывавший рытвину; но, провалившись в глубокий снег, горячие кони решительно отказывались идти дальше. Крики и удары кучера заставили их только попятиться на дышловых, которые в свою очередь подались назад. Единственное бревно, выдававшееся над краем обрыва и полузасыпанное снегом, было слишком слабым препятствием, и прежде чем Ричард заметил опасность положения, половина саней повисла над пропастью в тридцать метров глубины. Француз, которому с его места опасность грозящего падения была виднее, чем кому-либо, инстинктивно подался вперед и крикнул:

— Ах мой дорогой мосье Джек! Ой, ой! Что вы делаете?

— Проклятие, Ритшард! — воскликнул немецкий ветеран, поглядывая через край саней с несвойственным для него волнением. — Вы сломаете сани и убиваете лошадей!

— Добрый мистер Джон, — взмолился пастор, — будьте благоразумны, добрый сэр, будьте осторожны!

— Вперед, упрямые черти! — ревел Ричард. — Вперед, говорят вам!.. Мистер Лекуай! (Ричард был слишком взволнован, чтобы соблюдать правильное произношение, о котором он вообще не особенно заботился.) Мосье Лекуай, пожалуйста, освободите мою ногу, вы так притиснули ее, что немудрено, если кони артачатся.

— Ой, ой, ой! — воскликнул судья. — Они все убьются!

Елизавета пронзительно вскрикнула, а черное лицо Агамемнона приняло грязно-серый оттенок.

В эту критическую минуту молодой охотник, который во время обмена приветствиями упорно молчал, выскочил из саней Мармадюка и бросился к лошадям. Кони, осыпаемые ударами, продолжали бесноваться, отступая назад. Схватив под уздцы ближайшую, юноша дернул ее с такою силой, что пара последовала за ним и вернулась на дорогу, на то же место, где стояла раньше. Сани приняли обычное положение так внезапно, что опрокинулись от быстроты размаха.