— Ерундой? — я закашлялся, маскируя смешок. Но продолжать со мной разговор педагогиня не стала. Захлопнула папку и быстрым шагом направилась к отряду.
Мы подошли к корпусу почти одновременно — второй отряд возвращался с речки. Ребята были мокрые, веселые и с полотенцами. Меня даже слегка кольнуло досадой. Пока они там плюхались в воде, я стоял посреди Ленинской комнаты и выслушивал в свой адрес всякие дурацкие обвинения.
— Анна Сергеевна, что решили насчет Крамского? — к педагогине подскочила Коровина.
— Иди переодеваться, Коровина, — отмахнулась Анна Сергеевна и поднялась на крыльцо.
— Жарко, не простыну! — не отставала настырная блондинка. — Ну правда, расскажите! В конце концов, это нас всех касается!
— У Самцовой спросите, она должна скоро вернуться, — сказала педагогиня и быстро скрылась в своей комнате.
Некоторые бросали на меня косые взгляды, но большинство вело себя так, будто меня не существует. Ну да, бойкот же, все дела...
Я устроился на скамейке, в кружевной тени сосен. Хорошо, неделю я выиграл, теперь осталось распутать это дело и выяснить, кто это из моих товарищей оказался мне совсем не товарищем, а вовсе даже наоборот. Вариантов было два — или виновный хотел отвести от себя подозрения и пустить их по ложному следу, и поэтому выбрал ближайшую к двери кровать и сунул туда оставшиеся серные шашки. Или кто-то захотел насолить лично мне, потому что даже если ты поджигал шашки в клубе, то нет совершенно никакой необходимости хранить оставшиеся. Можно их или просто выкинуть, или спрятать в каком-нибудь из заброшенных корпусов на окраине лагеря, и никто ничего не докажет. Интересно, почему Прохоров так странно себя повел? Он все представление держал меня рядом с собой и втирал за «политику партии» и соседние отряды. А когда вдруг случился этот обыск, моментально объявил бойкот, а про наш разговор даже и не вспомнил. Хм. Точно. Прохоров.
Пожалуй, вот и ответ.
Я увидел шагающую к отряду Самцову. В парадной пионерской форме, как всегда. И с уложенными в аккуратные каральки косами. Надо же, как легко, оказывается, испортить идеальные природные данные. Я еще в автобусе обратил внимание, что Наташа очень красивая девочка. И лицо у скульптурно-правильное, и пропорции фигуры идеальные, длинноногая, стройная. Но вот она идет в своей юбке в складку и белой рубашке с пионерской нашивкой на рукаве. Но выглядит не красивой юной девушкой, а какой-то отталкивающей буратиной с выражением не то брезгливого превосходства, то ли недовольства всеми и вся. И все. Только мозгом и понимаю, что она красивая, и ей бы в фотомодели. А глазами вижу перед собой отталкивающего гадкого утенка с лицом скандальной тетки.
Непризнанная активистка прошла мимо меня, гордо вздернув подбородок, поднялась на крыльцо. И тут же раздался громкий голос Коровиной:
— Самцова, ты куда? Быстро рассказывай, что на совете дружины было!
— Почему это я должна перед тобой отчитываться?
— Ой, вот ты тупая! Потому что это всех касается, а не только тебя! Ирка, скажи?
— Давай-давай, Самцова, рассказывай уже! Выгоняют? Выговор? Что вообще говорили?
— Не буду я вам ничего рассказывать!
— Да уж, Прохоров нашел, кого отправить! Проша-пороша, тут твоя Самцова тайны мадридского двора какие-то устроила!
— А зачем вы лезете не в свое дело?
— С каких это пор отрядное дело стало не нашим?
Я встал со скамейки и тихонько вошел в корпус. Встал, прислонившись к стене и наблюдал за разговором на повышенных оборотах.
— Ничего не решили, через неделю будет новое заседание! — взвизгнула Самцова.
— Это почему еще? — Коровина переглянулась с Шарабариной.
— Ильин сказал, что видел, что Крамской далеко от сцены был...
— Это вожатый шестого отряда? Зализанный вечно ходит?
— Да нет, зализанный — это Макаров, а у Ильина пятно родимое на шее.
— Ааа, точно, он еще малявок плавать на спине учил в прошлом году...
— Да помолчите вы! Что там дальше-то?
— Да ничего, я же все рассказала. Через неделю будет снова заседание...
— А что же ты не рассказываешь, с кем там Крамской разговаривал, когда Ильин их засек? — спросил я из-за спин.
— С Прохоровым, — ответила Самцова, потом оглянулась, чтобы посмотреть, кто это спрашивал. Лицо ее стало еще более недовольным. И как будто обиженным.
— Да какая разница, с кем? — почти одновременно с Самцовой выпалил появившийся в дверях своей палаты Прохоров. — Так, хватит обсуждать всякую ерунду, у нас еще дел много...
— Дела подождут, Прохоров, — из нашей палаты вышел Мамонов. — Что ты там сказала, Самцова? Давай-ка подробнее расскажи.
— Да я рассказала уже! — крикнула Самцова. — Ильин сказал, что видел Крамского далеко от сцены, что он сидел и с Прохоровым разговаривал. Значит поджечь шашки только сообщники могли...
— Какие еще сообщники, Самцова? Он новичок, первый раз в «Дружных», — Мамонов хохотнул. — Он их в рюкзаке что ли сюда притащил? Вместе с пирожками мамиными?
— Да мне-то какое дело, Мамонов?!
— То есть получается, что у него тут целая банда террористов? А если они сейчас под диванами прячутся? — страшным голосом проговорил Марчуков и захохотал. — Так. Стоп. Прохоров. А почему ты не сказал, что с ним разговаривал?
