Пионерский гамбит - [27]

Из больших колонок, похожих на затянутые тканью ящики, немного хрипловато понеслась какая-то задорная музычка, но опознать ее я не смог. Суета и беготня слегка стихли, от стен отделились вожатые и помогли особо буйным занять свои места.

На сцену, цокая каблучками, вышла дородная дама в поблескивающем люрексом платье, с химическим бараном на голове и в пионерском галстуке, который смотрелся во всей этой композиции довольно нелепо.

— Здравствуйте, ребята! — бодрым голосом начала она, перекрывая голосом остаточный шум в зале безо всякого микрофона. — Ну как, соскучились по лагерю?

— Да... — нестройным хором отозвался зал.

— Это Марина Климовна, — сказал мне ну ухо Прохоров. — Старшая пионервожатая. Она когда со сцены выступает, всегда как с детсадовцами разговаривает. А так она отличная и очень широких взглядов.

Рядом с нами на приступочке устроились две женщины без пионерских галстуков. Идентифицировать их род занятий я не смог. Может они в столовой работают, а может одна врачиха другая библиотекарша.

Тем временем Марина Климовна рассказывала со сцены что-то про новые кружки и секции, про фотолабораторию и авиамодельный. Но потом вдруг колонки снова издали хриплый звук и оттуда понеслась музыка совсем даже не пионерская, а очень даже хорошо мне известная песня группы «Чингисхан» — Moscow. Из-за кулис на Марину Климовну надвинулись фигуры с кусками цветной ткани на головах, утащили ее вглубь сцены, и, судя по ее притворному возмущению, так и было задумано. Потом тряпки были сброшены, а под ними оказались вожатые. Которые начали довольно ладно отплясывать весьма даже вольный, как мне показалось, танец.

— Как так можно вообще! — раздалось слева от меня. — Они хоть знают, про что это песня?

— Да вроде весело танцуют, не то, что в прошлом году первый отряд устроил...

— Они поют «Москва, Москва, закидаем бомбами, будет вам олимпиада, а-ха-ха-ха-ха!» А вожатые под это танцуют! А на них дети смотрят!

— Да? А почему же у нас вообще разрешают такую музыку?

— Так на иностранном же! Не понимают, что там!

— А на каком языке это поют?

Я тихонько прыснул. Олимпиада, конечно же. Скандальная и трогательная олимпиада, ласковый мишка и слезы на глазах у всей страны. И она же где-то в июле должна начаться.

Наша вожатая, кстати, в диком танце тоже участвовала. Потом они вывели на центр замотанную веревками Марину Климовну и один из парней-вожатых объявил, что это переворот. И теперь все будет весело и современно. И чтобы никакой скуки в этом зале.

Правда скука все-таки началась — те самые представления отрядов. Малышня читала стихи и пела песенки о том, какие они дружные, активные и всех победят.

— В третьем отряде есть очень талантливые ребята, — зашептал мне на ухо Прохоров. — Очень опасные соперники, надо держать ухо востро.

Я вздохнул и сделал вид, что внимательно слушаю и мотаю на ус то, что он мне рассказывает про каких-то брата и сестру, победителей городского творческого конкурса. Про стихоплетов, которые умеют смешные вирши, над которыми зал покатывается. Про девочку из балетной школы, которая всегда привозит с собой балетную пачку, пуанты и они в каждое выступление норовят засунуть ее танец. Про то, как в прошлом году какие-то ребята сорвали овации, устроив мушкетерский поединок на сцене.

Я иногда энергично кивал, делая вид, что все запоминаю. Но смотрел совсем в другую сторону. Вожатые покинули сцену, уступив ее младшим отрядам, и уселись на стулья у стен. Елена Евгеньевна сидела одна и читала что-то из тетрадки. Может роль вспоминала, может по учебе что-то. Оба места рядом с ней были свободны. И на одно из них вальяжно приземлился Мамонов. Вожатая что-то у него спросила. Он ответил. Она кивнула и снова погрузилась в чтение. Потом он тронул ее за плечо и наклонился к ее уху. Она засмеялась и потрепала его по голове. Хороший мальчик, мол.

— Крамской, ты меня слушаешь? — Прохоров больно стукнул меня под ребра локтем. — В общем, когда будешь на совете дружины, обязательно узнай, когда будет смотр песни и строя! План пока повесили только на неделю, будет очень плохо, если вдруг окажется, что он в следующий вторник, и мы не успеем подготовиться.

Момент перехода от талантливых ребят в соседних отрядах к тренировкам по строевой я не уловил. Зато кажется понял, для чего я нужен Прохорову. Он просто думает об меня вслух. И его вполне устраивает то, что я молча его слушаю и иногда выражаю каким-то образом одобрение. Всем иногда требуется такой человек.

Детские стихи и песенки закончились, на сцену вышли ребята постарше. Значит скоро и наше выступление уже. Но Прохоров вроде не суетился пока. А поскольку он там центральный персонаж, значит и мне пока незачем.

— Третий отряд, — сказал он, снова ткнув меня в бок. Да что за идиотская привычка? Он здоровый, гад, у меня от такой беседы скоро ребро сломается!

Но сделать они почти ничего не успели. Сначала в зале погас свет, а потом справа и слева от сцены вдруг что-то громко хлопнуло и из-за колонок повалили клубы желтого дыма. Первые ряды повскакивали и завизжали, бросились к выходу, началась давка и толкотня. Кто-то начал кашлять, раздался топот. Загрохотали упавшие ряды стульев. Кто-то из малышей заплакал.