Пионерская Лолита - [20]

— Спасибо! — сказал Тоскин, тоскливо ища причину для отказа. И вдруг просиял: — У меня что-то с животом нынче: несет, как из пушки… Дрист напал. Может, из-за войны.

Это был верный тон. Он отказался, но не перестал быть своим в доску.

— Глядите, — сказал Слава. — А то водочка, лучше нет при любой болезни.

— В другой раз, — сказал Тоскин, и Слава жизнерадостно побежал дальше.

«Значит, они там поддают, — подумал Тоскин. — Так я и думал. А что еще они могли придумать? Впрочем, и все прочие не смогли придумать ничего другого…»

Лагерь затих. Луна вскарабкалась на плоскую крышу столовой, посеребрила пионерку с горном, малолетнего вождя со стопкой толстенных книг, плечистую женщину с веслом. Тоскину вдруг стало грустно от того, что дети уже легли спать. Все-таки с ними не так скучно. Они украшают и оживляют мир своей красотой, самой своей жизнью, они под стать этому прекрасному миру, сотворенному Господом. А теперь вот они уснули, и бодрствуют только взрослые — безобразные, глупые насильники. Впрочем, нет, не все они так уродливы и агрессивны… Вера вот, кажется, не безобразна и не назойлива. Тоскин пожелал, чтобы она явилась сейчас, чтоб она догадалась и пришла сама. Словно в ответ на свое пожелание он услышал легкие шаги. Вернее, они даже не были легкими, они были только небрежными и неспешными. Но и легкими тоже. Человек этот умел ходить. Тоскин вспомнил, как ходит Вера, и ему захотелось, чтоб это были ее шаги. Ему даже показалось, что шаги эти — неторопливые, сонные… Тоскин в ожидании глядел на угол корпуса, за которым уже совсем рядом… Из-за угла вышел сторож.

— А, это вы? Добрый вечер! А я давно хотел с вами побеседовать, но вас не видно, — Тоскин говорил с нарочитой бодростью, чтоб скрыть свое разочарование. В то же время он не говорил и неправды, потому что из всех мужчин, которые были в прошлый раз на сборище, с одним сторожем у него возникло желание перекинуться словом, и Тоскин даже размышлял однажды о том, где же искать этого невидимого сторожа, где сумеют его найти потенциальные воры-грабители.

— А что ж, — сказал сторож. — Жить в соседях — быть в беседах. Отчего умным людям вечерком не побеседовать?

— Мне еще тогда… Помните… Когда вы плясали… Но там, все эти странные, глупые тосты…

— А-а-а, там, — сказал сторож. — Там чего ж… Каковы встречи, таковы и речи.

— Эта бесконечная, унизительная болтовня…

— Оно верно подметили. Чьи-то курочки несутся, а наши в крик пошли. Однако не все, что говорится, в дело годится.

— Да какое там дело? Где оно? — Тоскин впервые чувствовал единомышленника. — Кто делает дело?

— Оно тоже верно, — сказал сторож. — Крылаты курицы, да нелетны.

— А песни? — сказал Тоскин. — Про великого покойника…

— Да уж. — Сторож присел рядом с Тоскиным. — Славили, славили, да под гору сплавили. Хотя и оно верно: одного рака смерть красит…

— Но вот же у вас нашлись какие-то человеческие слова…

— Да, уж… Молчал-молчал да и вымолчал… Однако за такой беседой хорошо бы нам выпить. Да где взять? Взять-то где?

С рюкзаком за плечами пробежал Валера.

— Молодость рыщет… — сказал сторож. — Пора и мне, наверно. Сколько ни говори, еще и на завтра будет, а обнявшись веку не просидеть…

— У них, вероятно, есть… Чтоб вам выпить… — сказал Тоскин.

— Вот и я тоже думаю, — сказал сторож. — В поддаче больше удачи. Пойду-ка я их поищу. Спокойной ночи!

«Умный человек, — подумал Тоскин. — Разве среди этих недоучек встретишь такое понимание. Вот что значит — народная мудрость. Сейчас он откопает Славкину хату, подыщет несколько перлов народной мудрости, одобряющих этот вожатский разгул (да вот, этот, насчет поддачи, он уже заготовил заранее), получит свой стакан водки и молчок, шито-крыто, пойдет дальше. Спать, вероятно, пойдет… Надо и мне. Только бы уснуть. Что-нибудь почитать на ночь такое нудное».

Тоскин вспомнил третий том русского полного собрания сочинений Мао Цзэдуна (кто-то принес ему, подарил, потом кто-то и унес): вот это был текст — серый, как солдатское сукно, как панель, и такой же плоский — двадцать пунктов о соблюдении дисциплины командирами 6-й роты… Нет, не годится: сейчас, когда покойный Папа Мао стал кумиром вольнолюбивых западных интеллигентов, чтение это могло бы не усыпить, а растревожить…

* * *

Поутру Тоскин проснулся под звуки горна и ощутил беспокойство. Чтобы снять его, он настойчиво перебирал события прошедшего дня и обрывки сновидений, ища источник мерзкого ощущения и тревоги. Может быть, вчерашний Геморрой взбудоражил давнишние армейские впечатления. Нет, нет, а что же еще? И вдруг Тоскин явственно, почти наяву услышал голос Валентины Кузьминичны, отчитывавшей самоотверженную Сережину толстушку.

«Надо их навестить, — подумал Тоскин. — После завтрака навещу. Как бы они там не наделали глупостей…»

После завтрака Тоскин пошел к маленьким и нашел там мир и благоденствие. Кузьминична сидела на террасе и сочиняла отчет о проделанной работе, контролируя детскую жизнь через открытое окно. Детям она дала книжку из жизни перуанских мальчиков, угнетаемых американскими монополиями, и мальки читали ее по очереди. Нельзя сказать, чтоб занятие это их очень веселило: читали они не все быстро и не все складно, так что следить за судьбой маленьких рабов империализма было довольно трудно. И главное — нудно.