Пионер, 1949 № 03 - [8]

Почему все наши ребята загорелись желанием сделать вольтметр? Потому что мы любим Надежду Дмитриевну, мы хотели, чтобы она увидала, как ребята её уважают и как благодарны за всё, и чтоб она поняла: не один человек о ней позаботился, а весь класс. Вот чего мы хотели и добивались. А Емельянов? Чего ты добивался?

Когда я позвал ребят на пустырь, чтоб обсудить, как нам выручить Надежду Дмитриевну, я думал: мы, комсомольцы, должны всегда идти впереди, должны первыми начинать всякое важное, полезное дело. Пусть вся школа узнает, что в 7-м «Б» - передовые комсомольцы и поэтому передовой весь наш класс! И мы все радовались, что ты согласился делать вольтметр. Но ты не понимаешь, должно быть, что такое комсомольские гордость и честь. Сорвалась твоя слава, и ты украл у ребят и Надежды Дмитриевны радость. Ты сам признался, что тебе стало всё безразлично. Тебе не важно общее дело, а важно своё. Мы это видели. Ты индивидуалист! И если представить… вдруг с нами случилась бы беда? Как ведут себя индивидуалисты в беде? Они спасают сначала себя, а не общее дело, не народ. И… я против того, чтоб индивидуалистов принимать в комсомол.

Емельянов не заслужил комсомольского билета. Он до него ещё не дорос. И я против.

Ключарёв сказал и ушёл. В зале воцарилось молчание. Многие тайно мечтали о том, чтобы всё оказалось ошибкой. Сейчас она разъяснится, тогда можно спокойно и весело проголосовать за Емельянова, о котором все говорят, что он неплохой парень.

- Выступайте, ребята, - убеждал председатель.

У него был растерянный вид: собрание становилось не обычным, атмосфера сгущалась; теперь Юрка завидовал своим одноклассникам, которые дружно и тесно сидели внизу, у сцены. Он стоял один на глазах у ребят и учителей, щёки его краснели; ни с того, ни с сего Юрке пришла в голову несуразная мысль: «Вдруг кто-нибудь скажет: «Давайте заодно с Емельяновым и нашего председателя обсудим! Настоящий ли он комсомолец?» В сущности, так оно и получалось. Обсуждали не одного Емельянова.

Комсомольцы выступали один за другим, они учились в разных классах, многие плохо знали Емельянова, но слова Ключарёва слышали все, после них говорить хотелось о том, каким -должен быть комсомолец - на войне, на ответственном участке работы и теперь в обычной жизни, в школе.

Из всех речей вытекало: нельзя принимать в комсомол человека, если он забывает о комсомольском долге и чести и в припадке тщеславия срывает общее дело.

Казалось, сашина судьба была решена.

Вдруг поднялся Костя Гладков. Он не мог заставить себя выйти на сцену и стоял рядом с Сашей, тяжело дыша, с блестящими от волнения глазами.

Кудрявцев наклонился к председателю и что-то спросил.

- Друг Емельянова! - громко, на весь зал ответил Юра Резников.

Костя густо покраснел.

- Если друг, значит, нельзя выступать?

- Нет, почему же? Напротив, - спокойно возразил Кудрявцев.

- Вот я и говорю… - начал Костя.

- Что ты говоришь? Пока ничего не слыхали! - крикнул какой-то насмешник.

Костя смешался.

- Если вы думаете, что я из-за дружбы хочу защищать, - сказал он, ужасаясь тому, что теряет ход доказательств. - Я принципиально считаю… Ну да. Саша - мой товарищ. Я знаю, что он настоящий комсомолец. Мы

с ним вместе готовились. Я все его убеждения знаю. Если бы Емельянов был плохой человек, я и дружить с ним не стал бы! - Костя сел и махнул рукой. - Провалил! - шепнул он с горечью Саше.

Но в это время на сцену вышел новый оратор.

- Сеня Гольштейн! - толкнул Костя Сашу.

Саша не поднял глаз.

- Товарищи! - откашлявшись, солидно сказал Сеня.

- Я хочу поставить вопрос с другой стороны, - он снова покашлял и вдруг заговорил горячо и просто: - Ребята! Мы с Емельяновым сколько уж лет учимся вместе, а ни разу с ним не бывало такой истории, какая случилась из-за вольтметра в субботу. Нельзя по одному факту судить о человеке. Один факт отрицательный, а другие факты положительные. Например, Саша Емельянов очень идейный, я за это ручаюсь. И смелый, тоже ручаюсь. И надёжный товарищ. А в субботу он просто ошибся. И вот ещё что; нельзя ли узнать, кто давал Емельянову рекомендацию?

Саша так невнятно ответил, что никто не расслышал. Он был бледен, на похудевшем лице светляками горели глаза.

Сеня не решился повторить свой вопрос. А Юрка Резников крикнул громко:

- Кто рекомендацию дал, пусть не прячется! Пусть защищает, если давал!

Ребята оглядывались друг на друга, ища глазами, кто прячется.

Поднялся Коля Богатов, вынул из папки листок и ясно, чётко, раздельно прочёл:

- «Я, член ВКП(б) с 1942 года, рекомендую своего сына Александра Емельянова в ВЛКСМ. Мой сын запальчив, горяч, из-за горячности может сорваться, может наделать ошибок, но он до конца предан Родине, верен в дружбе, отзывчив на чужую беду и безусловно неспособен на ложь. Таким я знаю Емельянова Сашу четырнадцать лет. Уверена, что комсомол его сделает ещё прямее, достойнее и выше».

Богатов аккуратно сложил листок, неспеша спрятал в папку и молча сел.

Никто не оглянулся на Сашу, только Костя, прикоснувшись ладонью к его холодной, неподвижной руке, шепнул:

- Саша, ты, смотри, не заплачь.

- Я её опозорил, - ответил коротко Саша.