Пиня стал сержантом, как только уволились деды. Это никого не удивило, более того, казалось вполне логичным. В самом начале деды не давали ему прохода, но довольно скоро стало понятно, что Пиня как-то иначе, чем остальные, реагирует на боль. В отношении других боль была инструментом управления, Пиня же воспринимал побои как вынужденную необходимость. Он был слишком независимым, и все попытки его приручить были безрезультатны, не приносили удовольствия. Поэтому вскоре его трогать перестали. Потом он стал завсегдатаем сержантской каптерки. А когда пришло время, занял место одного из них.
Вспоминая отцовские уроки, Пиня начал устраивать свою жизнь. Сержантские «сопли» на погонах еще ничего не доказывали. Нужно было продумать манеру поведения, которую все должны были усвоить и принять вне зависимости от того, нравится она или нет.
К тому времени, когда Пиня сам стал дедом, никто уже не помнил его имени, а по фамилии его называли только офицеры. Для остальных он был Пиней. Его прозвище стало кодовым словом. «Пиня сказал» — действовать надо незамедлительно. «Пиня здесь» — вести себя следует осторожно, а выглядеть безупречно. «Пиня ушел» — расслабляться все равно нельзя, он может вернуться в любую минуту.
Офицеры были довольны: на сержанта Пендерецкого можно было положиться всегда и абсолютно во всем.
Ослушаться его никто не решался. Во всяком случае, никому в здравом уме это в голову не приходило. Однако смельчаки время от времени находились. Хотя дело тут было скорее не в смелости. Когда Пиня был спокоен, ощущения опасности от него не исходило. Если что-то и случалось, то, как правило, именно в такие моменты.
• • •
Среди молодых был паренек по кличке Окуджава. Прозвище придумал Пиня, потому что парень умел играть на гитаре.
— Пиня, а кто такой Окуджава?
— Не знаю, мужик с гитарой.
— Почему тогда не Высоцкий?
— Потому что Высоцкий громко пел, а наш тихо поет. Причем в основном херню всякую. Так что пусть будет Окуджава.
Больше в роте на гитаре никто не играл, поэтому Окуджаву берегли. Песен он знал немного, и почти все они были неподходящими, не укладывались в быт. Но парень был ловкий, расторопный и особых проблем никогда не доставлял. С охотой выполнял мелкие Пинины поручения, за что жил в целом неплохо. Насколько это вообще возможно для молодого.
Но однажды рота пошла в наряд по столовой. Пиня был за старшего (дежурные офицеры всегда с легкостью перекладывали на него свои обязанности и уходили в казарму — читать романы Пикуля, рассматривать порножурналы, есть китайскую лапшу). В наряд попал и Окуджава.
В какой-то момент Пиня захотел есть. До обеда оставалось не так уж много времени, но есть обычное солдатское варево не хотелось. Он подозвал одного из бойцов, натиравшего влажной тряпкой клеенчатые скатерти на столах.
— Кто у нас поварам помогает?
Парень перечислил несколько фамилий и кличек. Среди прочих был Окуджава.
— О, Окуджава. Давай, добеги до него, скажи, чтобы сделал салат. Лук там, помидорчики. И мяса пускай вареного из супа выловит, несколько кусков.
— Ага.
Пиня посмотрел на бойца. Маленький и неприятный. Очень худой, с чуть припухлым лицом, с большими, расширенными, как будто вечно удивленными глазами. Он и на солдата похож не был, скорее на костлявого ребенка в военной форме. Китель не сидел, а висел, ремень безвольно болтался, бляха съехала набок, шапка была явно велика. Пиня поморщился.
— Все, давай бегом.
Когда он убежал, было слышно, как сапоги шлепают по пяткам. Сапоги тоже были велики. Почему он не мог сказать, что ему все не по размеру, когда форму получал, подумал Пиня. Маленький грязный лягушонок. Точнее, жабеныш.
Окуджава резал овощи.
— Слышь, Окуджава, меня Пиня прислал. Салат настрогай и мяса надо пару кусков. И я унесу сразу.
— Я сейчас занят, не отойти. Найди кого-нибудь, кто ничего не делает. Искать недолго придется.
— Но Пиня сказал тебе.
— Пиня сказал тебе. Вот и объяснишь ему.
Окуджава снова склонился над разделочной доской. Тот солдат так никого и не нашел. Если ты отслужил всего несколько месяцев и не отличаешься твердостью характера, шансы сделать так, чтобы тебя послушали, минимальны.
— Я буду сегодня есть вообще? — окрикнул его Пиня из другого конца зала, когда парень вернулся с пустыми руками.
Сначала он хотел сказать, что не нашел Окуджаву. Но никто бы в это не поверил, тем более Пиня.
— Он сказал, что сейчас не может, ему от повара не отойти.
Ни ярости, ни злости, ни даже намека на раздражение. По лицу сержанта было понятно только то, что он очень удивлен. Но и удивление было каким-то уж слишком спокойным, как будто лицо Пини высекли в мраморной скале, а потом приставили к телу. Холодное и бесстрастное. Но маленький солдат этому значения не придал. Пиня покивал головой.
— Понятно, — сказал он ровным голосом. — Иди, занимайся.
После вечерней поверки, перед отбоем, Пиня подозвал Окуджаву к себе. Пинина кровать стояла в самом дальнем углу казармы, около окна.
— Окуджава, тебе сегодня передавали от меня поручение?
— Да.
— Почему ты ничего не сделал?
— Пиня, я же объяснил…
— Подожди, подожди. Тебе сказали, что нужно сделать?
