Пахучие огненные щи в белом обводье тарелки пламенели от помидоров, красного болгарского перца, кружили голову духом молодой капусты, морковной и луковой заправы, свежей зелени, переливались тяжелыми разводьями жира, не дающего быстро остыть вареву.
Хлебали и хлебали молча, до пота. Спасибо, на ветерке стол был накрыт, под развесистым кленом.
А потом ели золотистую нежную утятину из черной жаровни. И шкварчащие горячие вареники в желтом коровьем масле. А на закуску — тонкие кружевные блинцы с каймаком. И холодное, лишь из погреба, кислое молоко белыми глыбками.
Гости от стола отвалились еле отдыхиваясь. А хозяин встал как ни в чем не бывало.
— Теперь жальтесь. Чего за беда?
Корытин объяснил.
— Пошли глянем, — сказал Моргун. Он был ростом невелик, телом кубоват, ходил вперевалку. — Поглядим, может, и найдем.
Миновали чистый прибранный двор, потом — скотьи базы, просторное гумно, сенник да дровник. А дальше... Словно здесь размещалась какая-то база ли, склад. Штабеля строевого леса, досок, аккуратно накрытые рубероидом. Стопы шиферной кровли, оконные переплеты, дверные коробки, стеновые блоки, бетонные плиты, перемычки, трубы, рулоны металлической сетки и какие-то коробки, ящики на подставках, тележки, вагончик на колесах, трактор и даже автокран.
Корытин приостановился, потом догнал хозяина.
— Ну, ты даешь... — восхищенно проговорил он. — “Сельхозтехника”, “Агроснаб”, “Сельхозстрой” — все вместе.
— Сгодится... — добродушно помаргивая, сказал хозяин. — Дети строиться будут, внуки — все в дело пойдет.
— Откуда напер?
— Нет-нет... Ни грамма не воровал, — упреждая упреки, открестился Моргун. — Вот тебе крест святой. Лишь брошенное забирал. Ныне его по степи... В “Октябре”, в “Пролетарии”, в “Комсомольце”, — называл он окрестные, близкие и далекие, колхозы. — Все покидали. Ничего не нужно. Кошары, полевые станы, фермы. Раньше строили, теперь — не к рукам. Забирай под гребло.
— А техника? Автокран?
— Ныне черта можно за поллитру купить. Заводы свои подсобные хозяйства бросают. Не нужны. А эти фермеры-мелмеры... Кидаются очертя голову, а потом...
— Вот ты бы и шел в фермеры.
— Не с нашим умом, — отмахнулся Моргун. — Твой батя, еще попервах, правильно сказал: “Не с вашим умом туда лезть. Живите как жили. Работайте — и все у вас будет”. Он это правильно говорил.
Все нужное, конечно, сыскали. И все сделали.
А во дворе, провожая гостей, радушная Моргуниха словно слышала и теперь повторяла мужние слова:
— Работаем и не жалимся... Я работаю, и он работает, сын, и дочь, и сноха — все работаем, трудимся. Такая наша жизнь. — Она провожала гостей не с пустыми руками: — Варенички тут, блинцы... Берите, берите. Куда вас ныне бог припутит, день долгий.
Проводили гостей за ворота: приземистый Моргун, крепкий еще мужик, с пузцом, словно кормленый паучок, хозяйка — на голову выше, опрятная приглядная баба, в чистом переднике, цветастом платке; она всегда была чистохолкой: на ферме ли, при коровах, и дома.
— С утра ездит, — сказала Моргуниха. — У свиней был и у нас, на ферме.
— Видно, по работе... — вслух подумал Моргун. — А может, отец просил поглядеть. На смертной доске, а об колхозе душа болит.
— А может, он в председатели, заместо отца?
— Нашла дурака, — хмыкнул Моргун. — Ни клят ни мят сидит.
— А мальчишка с ним, — усмехнулась Моргуниха. — Как со старым Корытиным. Может, и правда корытинский?
— Бог знает. В ногах у них не стояли. Да и не нашей голове об этом болеть. Ты ведь тоже на машину жалилась? — вспомнил он. — Чего?
— На малых оборотах глохнет.
Моргуниха ездила на работу на стареньком синем пикапе, удобная машина. Она и сейчас стояла здесь, у ворот, рядом с колесным трактором самого Моргуна.
— Погляди... А я побегу, молоко надо откинуть.
И сразу про гостей забыли, погружаясь в дела обыденные, свои.
А гости, отъехав, поминали хозяев.
— Напоролся... — похлопывая себя по округлившемуся животу, говорил мальчик. — Неделю можно не есть. Моргуны богато живут. Новые “Жигули” купили. Да еще старые есть и мотоцикл “Урал”. И Моргуниха на “Москвиче” рулит. Хорошо живут...
Он говорил и потихоньку задремывал, голова клонилась на грудь. Апотом в сторону повело, и он ткнулся в руку Корытина, не доставая до плеча. Заснул.
Корытин смотрел на дорогу, чуял тепло мальчика, приникшего к нему, и думал: “Может, и вправду — братишка, младший...” А потом вспомнился синий пикап, который поутру встретился, когда подъезжали к молочной ферме. Пикап ехал не пустой — пригруженный. А за рулем была Моргуниха.
Мальчик спал до самого хутора, разомлев. И на хуторе, едва разлепляя глаза, указал путь к своему дому. Корытин подвез его ко двору:
— Приехали. Просыпайся.
На гул мотора выглянула из двора мать мальчика и спросила:
— Наработался? Не проснется никак...
Мальчик зевал, жмурился.
— Ничего. Ваха быстро разбудит. Завтра, а может, и ныне приедет, заберет.
Мальчик вскинулся, глаза округлил, не понимая:
— Куда заберет?
— В пастухи. Некому, говорит, скотину пасть. У него много: гуляк, овечки, козы. Да свиней развел...
Корытин вышел из машины, спросил:
— Это у которого были?
— Он... — кивнул головой мальчик.
