Пилюля - [89]

Вынесли гроб на улицу. Поставили у подъезда. Изотов со Старковым проложили в толпе дорожку к подъехавшему лимузину растолкав плотно вставших людей. Василий Иосифович подошёл к матери. Поклонился. И громко сказал:

– Я за свою жизнь видел много людей. Анечка самая светлая, самая смелая. Это наверное потому, что она много чего видела в госпитале и на фронте. Да, на фронте. Вот она не успела получить медали "За оборону Москвы" и "За победу над Германией".

Генерал кладёт медали, протянутые Изотовым, на подушечку к одинокой медали "За трудовое отличие". Затем подходят двое военных: полковник и майор. Кланяются матери. Майор Дормидонот Никанорович рассказывает как её дочь спасла комбата (кивает на полковника). Что была представлена к медали "За отвагу", но не получила. На подушечку ложится ещё одна медаль.

Стоящий рядом со мной главврач Михаил Петрович спросил у своего заместителя:

– А где Палыч? Она же ему как дочь была.

– Закрылся в каптёрке и не вышел. Говорит: "Вам надо – вы и хороните. А для меня она – живая."

К гробу подошла пожилая женщина. Поклонилась, посмотрела на Аню и сказала:

– Мне сын с фронта только одно письмо прислал. Говорил в нём, что как война закончится – познакомит меня с одной чудесной девушкой… Мы с Аней познакомились в декабре сорок первого. Она принесла блокнот моего сына со стихами. Я так поняла, что последнее про неё было. Рассказала как Изя геройски погиб. Плакали с ней вместе… Спасибо Вам, Любовь Сергеевна…

Ещё целый час люди подходили и прощались. Рада Аджубей записывала что-то в блокнот периодически вытирая глаза.

Не обошлось без эксцесса. Пьяная женщина, похожая на снятую начальницу пищеблока, заявила у гроба, что Анька была шлюховатой блядью. Больше она ничего не успела сказать. Под гул толпы её уволокли со двора участковый со Старковым.

– Её из госпиталя выперли за очередную кражу продуктов, – пояснил мне Михаил Петрович.

Снова зазвучали слова сочувствия и оглушающего горя. Анина мама сидела и кивала ничего не говоря в ответ. Только посиневшие губы выдавали, что она сдерживается из последних сил. Мужчина старший по дому сказал, что поминки на улице будут. Многим есть что сказать про Аню. Просил не беспокоится, соседи помогут, всем двором столы соберут…

Снова подъехала кавалькада машин. Снова Изотов со Старковым и ещё двое в форме прокладывают тропинку в людском лесу. "Сын Сталина. Приёмный сын Сталина с женой. Любовь Орлова. Елена Кузьмина." – пронеслось по толпе. Подойдя к гробу поклонились маме и черноволосая испанка, сняв шапку, сказала:

– Мы не были подругами, но я бы хотела иметь такую подругу. Я хотела бы, чтобы на моих похоронах было столько друзей. Спи спокойно, моя русская подруга.

Подошли парни нести гроб до машины. Амайя спросила у Василия Сталина:

– А где оркестр?

– На кладбище приедут. И солдаты для салюта.

– Нет нельзя потихоньку нести. Нужно, чтобы все слышали.

– Можно её последнюю песню с магнитофона поставить. А колонку в окно выставить. – говорю Мстиславу и тот кидается в подъезд.

Гроб подняли и в открытое окно перекрывая людской шум и плачь понеслось "Прекрасное далёко" исполняемое всем знакомым голосом.[52]

За семьдесят лет той жизни я много раз был на похоронах. И заунывные звуки оркестра, и прощальный салют, и пирамидка с красной звездой на могиле – всё это я уже видел. Просто в этот раз у меня была такая тоска. Даже слёз не было. Я как контуженный после взрыва ходил, выслушивал, кивал.

Сели за столы во дворе. Любовь Сергеевна, как и я, молчавшая всю дорогу, встала, чтобы сказать про дочь:

– Ей лет восемь было, когда во дворе какой-то толстый мальчик стал её Нюркой называть, а другие подхватили. Ане было обидно – так козу в соседском от нашего сарае звали. Дочь приходила жаловаться отцу, а тот сказал ей "сама разбирайся". Она вызвала мальчика на кулачный бой. Весь двор ходил смотреть как здоровяк бил маленькую Аню. Она проиграла. Тут за неё вступился хулиган Мишка. (соседи закивали головами). Отмутузил жиртреста будь здоров. Нюркой мою дочь во дворе больше никто не называл. Такая вот она была.

Михаил Петрович, погладив бороду, встал:

– Это было на Новый Год. Новый Сорок Пятый. По традиции ею кстати придуманной в вестибюле госпиталя ставили ёлку. А утром первого января было поздравление у ёлки от Деда Мороза и Снегурочки. Все кто мог собирались посмотреть. Я, как всегда был Дедом Морозом, а вот Снегурочкой выбрали не Анечку, а другую девушку. Сказали, ты не одна здесь – другие тоже хотят. Она подговорила завхоза Палыча стрельнуть хлопушкой. Чтобы новая Снегурочка слова забыла. Так тот, обидевшись за Аню, купил на рынке армейский взрывпакет и под ёлку бросил. Я думал война началась. Половина больных на пол по военной привычке рухнуло. Ёлка с игрушками упала, санитарки визжат. Такой вот был весёлый Новый Год. Но, с тех пор она всегда была Снегурочкой…

Встаёт его зам – Борис Моисеевич, поправляет галстук и говорит:

– У нас в подсобном хозяйстве при госпитале курятник был. Медсёстры по графику кормили кур и петуха Петю. Тот клюнул Анечку когда она хотела его погладить. Она тогда чтобы с ним поквитаться налила ему в зерно разбавленного спирта. Позвала подружек, выздоравливающих, и они смеялись, глядя как Петя ходил покачиваясь за курами. Падал смешно расставив крылья. Так не одну и не потоптал. Анечка с Петей потом ещё несколько раз этот цирк выздоравливающим показывали. По-моему даже подружились…