Пилигримы - [4]

– О сыне Драган мне ничего не писал, – нахмурился Гаст.

– Скорее всего, не знал, – попробовал оправдать гордого барона Лузарш. – Сен-Валье взял ребенка к себе. Дал ему свое имя и состояние. А ведун Ратмир, как ты знаешь, человек не бедный. Я видел Аршамбо год назад. Ему уже исполнилось пятнадцать лет, и он грезил о рыцарских подвигах. Благородная Сесилия Триполийская обещала воспитаннику Бернара место оруженосца при своем сыне.

Князь Никлот заговорил о городе Любеке, чем, кажется, вызвал недоумение среди своих бояр. Филиппу и Базилю пришлось прекратить беседу и обратиться в слух. Ибо за столом, похоже, наконец-то перешли от бесконечных здравниц в честь гостей и хозяев к серьезному разговору. Причем настолько серьезному, что у боярина Томислава, человека немолодого и тучного, едва не случился удар. Он так бы и сидел с открытым ртом до конца пира, если бы заботливый воевода Боримир не похлопал его по спине. Томислав обрел второе дыхание, а вместе с ним и дар речи:

– Помилуй, князь, это же война!

– Поход алеманов состоится в любом случае, – мрачно изрек Никлот. – Или у тебя есть способ его предотвратить, боярин? Тогда просвети нас темных. Может, ты собрался договориться с папским легатом?

– Не следовало прогонять епископа Дитмара с его земель, – недовольно буркнул Томислав.

– Гевельберг – славянский город, – грохнул по столу кулаком Никлот. – Таковым и останется во веки веков.

– А Любек, выходит, город алеманский? – не удержался от ехидного замечания боярин. – Давно ли его Любечем звали – полсотни лет не прошло.

– Не серди меня, Томислав, – вежливо попросил Никлот. – Некогда мне с тобой лаяться по пустякам. Да и перед гостями неловко.

В серых глазах князя, без устали сверливших боярина, было столько гнева, что Филипп невольно посочувствовал Томиславу. Впрочем, последний, кажется, осознал, что хватил лишку и с разгневанным князем больше не спорил.

– Дитмар привел в Любек пятьсот кнехтов и более сотни рыцарей, – продолжал Никлот, успокоившись после непростого спора. – Еще полторы тысячи кнехтов стоят там гарнизоном еще со времен Генриха Гордого. Сила немалая. Бить их следует врасплох, чтобы даже опомниться не успели. Провиант, сколько сможем взять, – вывезем. Все остальное спалим. Порт следует придать огню.

– А город? – не удержался от вопроса Томислав.

– Как получится! – зло отрезал князь.

С точки зрения здравого смысла действия князя Никлота были совершенно правильными. Разгром Любека лишал крестоносцев продовольственных запасов и обрекал их если не на голод, то на большие трудности. Но и сомнения боярина Томислава тоже не следовало сбрасывать со счетов. Вторгаясь в Вагрию, которая вот уже несколько десятилетий считалась частью германского герцогства, Никлот, по сути, объявлял войну не только Генриху Льву, но и его сюзерену императору Конраду.

– Ты уверен, что крестовый поход на славян дело решенное? – спросил у Филиппа Базиль, стоя на носу своей ладьи.

– Уверен, – отозвался Лузарш. – Ни Бернар Клевросский, ни епископ Дитмар, ни тем более папа Евгений не позволят алеманским вождям отречься от клятвы, даже если те попытаются увильнуть от исполнения христианского долга. Другое дело, что император Конрад не слишком огорчится, если поход против славян захлебнется в самом начале.

– Почему? – удивился Глеб.

– Потому что Конрад принадлежит к роду Гогенштауфенов, а Генрих Лев – к роду Вельфов. Еще семь лет назад Вельфы спорили о власти с Гогеншауфенами. Папа был на их стороне. Но дядя Генриха Льва герцог Брауншвейгский потерпел жесточайшее поражение под Вейнсбергом, и Вельфам пришлось смириться с тем, что наследство императора Лотаря выскользнуло у них из рук. А ведь Генрих Гордый был женат на дочери Лотаря и был почти уверен, что корона сама упадет ему в руки. Однако князья рассудили иначе и назвали своим сюзереном Конрада Гогенштауфена.

– Теперь понятно, зачем ты приехал в Микельбор, – усмехнулся Базиль.

– Если тебе понятно, то, может, ты и мне объяснишь? – нахмурился Глеб.

– Победа Генриха Льва, внука императора Лотаря, над славянами обернется торжеством Вельфов среди алеман, а захваченная здесь добыча положит начало новой смуте в германских землях. В этом случае Конрад Гогенштауфен вынужден будет либо отложить поход в Святую Землю, либо отказаться от него. А такой поворот никак не устраивает нашего друга Филиппа де Лузарша де Руси владетеля Ульбаша, одного из самых богатых и влиятельных вельмож графства Антиохийского, со всех сторон обложенного воинственными мусульманами. Я правильно излагаю суть дела, Филипп?

– Правильно, – согласился Лузарш, отворачиваясь от брызг, летящих в лицо. – Все-таки ваши ладьи гораздо менее приспособлены для комфортного плавания, чем византийские галеры, не говоря уже об их дромонах.

– Зато они быстроходнее, – заступился за свое судно Базиль. – Обрати внимание, мы оставили за спиной не только ободритов, но и ругов.

– И что это нам даст? – пожал плечами Филипп.

– Добычу, – отозвался морской разбойник. – Любек богатый город. Да и епископ Дитмар, надо полагать, не сидел сложа руки все это время, и успел наполнить его закрома алеманским добром.