Пилигримы - [34]

— Фред.

— А? — сказала она с удивлением. — Вы английского происхождения?

— Нет, меня так называют. Мое настоящее имя Франсис.

— Хорошо, скажите, что звонит Фред. Вы не забудете?

— Будьте покойны, mademoiselle Valentine, — сказал он, — я не забуду.

Танец кончился, он отвел ее к месту и ушел.

— Хорошая бабенка, — сказал ему Дуду. — Я приглашу ее на следующий танец.

— Боже тебя храни даже думать об этом, — сказал Фред. — Забудь о ее существовании. Дуду пожал плечами.

— Это неважно. Не то чтобы меня интересовала одна какая-нибудь девушка больше, чем другие. Я люблю музыку и танец, ты понимаешь?

— Да, — сказал Фред.

Через десять минут они выходили из дансинга. Недалеко от входа стояли двое полицейских, немного дальше — такси с опущенным флажком счетчика. Шофер в сером халате прохаживался по тротуару.

— Задержан? — спросил его Фред, остановившись на минуту.

— Жду уже полтора часа.

— Не скучаешь?

— А как ты думаешь? Счетчик идет, километров не делаешь, бензина не тратишь — одно удовольствие. И не гоняешь машину по всем улицам. Так спокойнее. А я люблю спокойствие, что ты хочешь. Я такой.

— Ты полон благоразумия, — сказал Фред, хлопнув его по плечу. — А я вот не люблю спокойствия.

— Il faut de tout pour faire un monde,[7] — сказал шофер. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил Фред.

— Il faut de tout pour faire un monde, — повторил Дуду. — Что он, собственно, хотел сказать?

— Он хотел сказать, — ответил Фред — глаза его пристально смотрели на матовый белый шар уличного фонаря, в котором мягко растворялся взгляд, упиравшийся в светлую муть, — что ты хороший парень, но что пороха ты никогда не выдумаешь. Дуду посмотрел на него и ничего не ответил. А в «Золотой звезде» Валентина допивала шампанское. Все смутно плыло перед ее глазами, по-прежнему играли гармоники, сквозь которые временами доходили звуки рояля. Напудренное лицо Жаклины смотрело в сторону Валентины с ненавистью, как ей казалось. Она вспомнила почему-то портрет Рембо, юношеское и преступное его лицо, — и вдруг что-то обожгло ее на секунду, какое-то понимание, мгновенно от нее ускользнувшее. Она не знала, что это было, — может быть, Жаклина, может быть, Рембо, может быть, мысль о том, что за этим дымом, за прохладным туманом шампанского, за гармониками и роялем вдруг возникает, как во сне, черная и холодная пропасть. Она покачнулась на стуле и едва не упала. Жерар, все время следивший за ней, подошел к ее столику.

— Я не мог бы вам быть чем-нибудь полезен? Спутница Валентины была тоже совершенно пьяна.

— Да, пожалуйста, — сказала Валентина. — Вот деньги, — она открыла сумку. — И доведите нас до такси, которое нас ждет.

Жерар поклонился. Через две минуты автомобиль увозил Валентину по ночным улицам Парижа, и шофер, привычно глядя перед собой на огни встречных машин и черную блестящую мостовую, думал, что скажет жене, вернувшись домой, чтобы завтра к обеду она приготовила кролика. Это было то, чего ему давно хотелось и чего он не мог вспомнить, когда ждал своих клиенток: ему было легче думать во время движения автомобиля. Когда он стоял, это было гораздо труднее.

* * *

На следующий день после того, как она была в «Золотой звезде», Валентина встала очень поздно, с легкой головной болью и ощущением мути, от которого не могла избавиться. Она приняла горячую ванну, и когда вышла, наконец, в столовую, она узнала, что дядя приглашен на какой-то официальный завтрак и будет дома не раньше четырех часов. Ей предстоял неприятный разговор с ним: было тринадцатое июля и от денег, которые он выдавал ей каждое первое число месяца, ничего не осталось. Она знала, что это вызовет очередной скандал.

Но она не думала все-таки, что объяснение будет носить такой бурный характер. Симон, вернувшийся домой с чувством тяжести в голове и желудке, был вообще в дурном настроении. Но когда Валентина пришла к нему и сказала ему тем вялым голосом, каким она всегда начинала говорить, как только речь заходила о деньгах, что у нее ничего не осталось и что ей нечем заплатить за билет метро или автобуса, он пришел в бешенство. Лицо его побагровело, он глотал воздух и несколько секунд не мог сказать ни слова. Потом он начал кричать нечто бессвязное и непонятное, так что это было больше похоже на звуковой протест, чем на сколько-нибудь логическую аргументацию. Валентина только поняла, что у него нет фабрики фальшивых денег и что он об этом жалеет, что у него зато есть бюджет, которого он не может превысить, что он заслужил право не умереть в нищете и в самое ближайшее время, то есть не позже чем сегодня вечером, ему предстоит очередной крупный расход, так как явится этот мерзавец Шарпантье.

— Подожди немного, — сказала она, морщась от его крика. — Кто такой Шарпантье?

— Кто такой Шарпантье? Кто такой Шарпантье? Ей показалось, что на его губах выступает пена.

— Ты меня спрашиваешь, кто такой Шарпантье? Нет, это действительно превышает всякую меру! Шарпантье — шантажист, которому я плачу, чтобы он молчал и не предавал гласности некоторые вещи, ты понимаешь?

— Что же ты скрываешь?

Он хотел что-то ответить, но не мог и упал в кресло. Затем он сделал ей повелительный знак своей дрожащей рукой: она налила стакан воды и передала ему. И как только он выпил его, он закричал: