Пилигрим - [48]

Он подтащил меня к зеркалу и заставил встать рядом с ним.

— Посмотри! И скажи мне: если бы ты не знала — ты бы узнала?

Я невольно рассмеялась. Это стало девизом нашей игры: «Если бы ты не знала — ты бы узнала?»

Честно говоря, он был прав. Даже мне самой казалось, что я вижу рядом с собой себя.

В тот день — не помню, что это была за дата — я почувствовала невиданный прилив уверенности в себе. Прилив самодовольства, если хотите, которого никогда не испытывала, будучи Беттой. Никогда. В образе Анджело я ощутила, что стала наконец самой собой. Это чувство коренилось здесь — вот здесь, в солнечном сплетении, — и из него исходили волны энергии, каких я как девушка не ощущала никогда.

Наше палаццо стоит на одном из самых крутых холмов, возвышающихся над городом. Мы без всяких приключений прошли до площади Санта Мария делла Салуте, где обычно собирались горожане и откуда можно посмотреть на реку. Aнджело все твердил мне, чтобы я шла помедленнее. Я была в таком возбуждении, что еле сдерживала восторг.

Улицы, и широкие, и узкие, постоянно были забиты народом, но в тот день на них высыпала такая толпа людей, собак и лошадей, что, казалось, всей Флоренцией овладела весенняя лихорадка.

— Мы неправильно идем, — сказала я. — Ты должен идти слева и на два шага позади меня.

Анджело повернулся ко мне и присел в реверансе.

— Простите, синьор, — сказал он. — Это больше не повторится.

Мы перестроились, как раз когда вышли на площадь.

На пороге церкви Святой Марии играли уличные музыканты, но мы еле слышали их из-за хора ласточек и гомона праздничной толпы. Все собаки вдруг разом решили залаять, и звук этот был не тревожным, а радостным.

Я ни за что, ни за что, ни за что не желала снова становиться девушкой! Я могла бежать, если хотела. Могла запрыгнуть на парапет и читать во весь голос стихи. Могла хлопнуть знакомого мужчину по спине и пожать ему руку. Я могла показывать свои ноги и поднимать полы камзола, демонстрируя миру свою задницу, — и никто не догадывался, что я не мужчина!

Внезапно я услышала за спиной фразу, которую различила в общем гаме, поскольку голос говорившего звучал совсем близко.

— Вот тебе спина, — сказал он. — Спина Давида Донателло.

Голос был мужской.

— Да, — отозвался другой голос, помоложе. — Хорошая спина, и плечи что надо. Соблазнительные.

— Ты его знаешь? — спросил первый голос.

— Возможно, узнал бы, если бы увидел его лицо.

Они умолкли.

О ком они говорили? Чья спина? Что за спина Донателло? Я глянула влево, мимо профиля Анджело — моего зеркального отражения, — и увидела, что там стоит небольшая компания.

В ней выделялся высокий рыжеволосый бородатый человек в бархатной шляпе — похоже, душа компании. Он смотрел прямо на меня.

Взгляд его поразил меня, как удар. Никогда прежде я не испытывала ничего подобного. Он явно любовался мной, но с оттенком угрозы, играя взглядом так, словно ему хотелось то уложить меня в постель, то выпороть, как зарвавшегося юнца.

По спине у меня прошла волна дрожи. Шея онемела. Я не могла отвести от него взгляд. Это было удивительно и ужасно. Страшно и прекрасно. Я не понимала, что чувствую, поскольку оцепенела от трепета и восторга. Мозги у меня разлетелись на кусочки, и я не знала, смогу ли их собрать.

Человека окружали шесть или семь юнцов, потрясающе красивых и высокомерных, которые, глянув в мою сторону, отводили глаза. Довольно было того, что их хозяин меня увидел — поскольку мужчина, безусловно, был в каком-то смысле их господином. Они походили на свору грациозных борзых — длинноногие, с роскошными курчавыми волосами. Трое или четверо мужчин постарше стояли ближе всего к хозяину, и одного из них я знала. Антонио Пеллигрини, сын торговца из гильдии моего отца.

Узнает ли он нас в таком виде — или же просто скажет, что мы похожи на детей одного торговца шелком?

Я отошла от железного парапета в тень арки. Но было поздно. Пеллигрини увидел нас обоих и узнал.

И назвал меня по имени!

Он показал в мою сторону, и я услышала, как он говорит хозяину:

— Это юный Анджело Герардини. А это его сестра, Элизабетта.

Мне хотелось крикнуть: «Это я его сестра! А он — Анджело!»

И еще мне хотелось крикнуть господину с голодными глазами: «Прекрати так пялиться на меня! Оставь меня в покое!»

Но, конечно же, я ничего не сказала. Ни слова. Антонио Пеллигрини отвернулся, чтобы пошептаться с хозяином, однако тот по-прежнему не отрывал от меня глаз, изучая все мое существо — дюйм за дюймом, я бы сказала.

Я увидела, как он потрогал пальцами бороду, обдумывая свой ответ, и покачал головой. Потом взял Антонио за руку и повел его прочь. Стайка блестящих юношей потянулась за ними.

— Кто они такие? — шепотом спросила я у Анджело. — Что это за люди? И человек в шляпе — кто он?

Меня трясло.

Анджело не обратил на них внимания и ничего не смог мне ответить.

Но монах, стоявший поблизости, улыбнулся и сказал:

— Быть может, вам никогда больше не доведется увидеть такого человека, юноша. Это был Леонардо — величайший художник нашего времени.

Леонардо.

Да.

Вы. Вы видели меня. Вы пожирали меня глазами.

Он умер, мой Анджело. Погиб от чумы, последовавшей за прошлогодним наводнением.