Пилигрим - [45]

Менкен нагнулся вперед и взял восемь еще немного липких снимков.

— Я сделал их сегодня утром, — сказал Юнг, — и отнес проявить Фаллабрекве. Получил полчаса назад.

— Юргену Фаллабрекве?

— Сколько, по-вашему, Фаллабрекве у нас работает? Восемьдесят? Конечно, Юргену, вы…

— Договаривайте, Карл Густав! Облегчите душу.

— Вы, идиот!

— Благодарю. Я давно подозревал, что вы именно так обо мне и думаете.

— Бога ради! Да посмотрите же на снимки!

Юнг встал, допил бурбон и обошел вокруг стола, чтобы налить еще. Таким образом он оказался за правым плечом Арчи Менкена.

Арчи придвинул лампу поближе и разложил фотографии на промокательной бумаге — четыре и четыре. Он изучал, их почти целую минуту, одну за другой.

Три нарцисса — три леди Куотермэн с Пилигримом — одна Психея — один автомобиль («даймлер»).

— Заметили что-нибудь? — не выдержал наконец Юнг.

— Ну… — протянул Арчи, чуть отодвинувшись в сторону. — Они действительно хороши.

— Я не о том! Вы заметили что-нибудь необычное?

Арчи снова просмотрел все снимки.

— Есть у вас лупа? — спросил Юнг.

— Нет. Вообще-то леди … не помню, как ее звать… выглядит немного грустной. Вы это имели в виду?

— Вы правы, но я имел в виду совсем другое.

Арчи внимательно изучил каждый снимок, поднося их по очереди к свету.

Юнг склонился над ним.

— Ну?

— На снимках с нарциссом ничего необычного нет, я полагаю.

— Точно.

— Это один и тот же цветок? Фотографии и вправду великолепны. Вы могли бы их опубликовать. Снег… тени…

— Я говорил не о снимках с нарциссом!

Арчи отложил их.

— Психея?

— Отчасти.

— Она на четырех снимках. На трех — вместе с леди имярек и Пилигримом, а на четвертом — одна.

— Да.

— Крылья у нее покрыты льдом. Это видно. И…

— Посмотрите на Пилигрима!

Арчи положил три снимка леди имярек и Пилигрима прямо под лампу, встал и нагнулся над ними.

— Ну как? Видите что-нибудь? — спросил Юнг.

— Нет.

И чуть погодя:

— Вообще-то…

Еще чуть позже:

— На этом снимке…

Арчи взял фотографию, лежавшую посередине, и поднес ее поближе к глазам. Отошел к окну, где свет был естественным — снежно-белым, не таким желтым.

— Здесь, — сказал он наконец, — на плече у Пилигрима что-то есть, чего нет на остальных снимках.

— Слава Богу! — выпалил Юнг и бухнулся в кресло Арчи.

— Почему «слава Богу»?

— Значит, я не сбрендил.

— Не сбрендили потому, что на плече у Пилигрима что-то есть? — рассмеялся Арчи.

— Скажите мне, что это.

— Не могу. Слишком смутное изображение.

— Посмотрите еще раз! Внимательнее!

— Ей-богу, Карл Густав, это смешно.

— Посмотрите еще раз!!!

Арчи, ошарашенный этой внезапной вспышкой ярости, ничего не ответил и вновь повернулся со снимком к окну.

— Похоже… на бабочку. Хотя, конечно, этого не может быть. Скорее всего это снег — но выглядит как бабочка.

Юнг закрыл глаза и прижал обе ладони к губам. Арчи положил снимок обратно на стол, к остальным.

— Ну и что это значит?

Юнг ничего не ответил.

Он встал, сунул фотографии в карман, допил бурбон, подошел к двери, помахал рукой и заявил:

— Спасибо, мистер Менкен.

Арчи сел за стол.

— Бабочка? Не может этого быть, — сказал он вслух. — Не может!

Назавтра Юнг приехал в Кюснахт обедать.

— Психея, — прочла Эмма, глядя в книгу поверх тарелки с супом, — это персонификация души, охваченной страстной любовью. Изображается в виде миниатюрной крылатой девушки, а иногда — в виде бабочки.

Эмма посмотрела в сторону окна, через которое Юнг глазел на свой нарцисс.

— Тебя это интересовало? — спросила она.

— Да, спасибо, — еле слышно прошептал он в ответ. А потом добавил: — Скажи мне, что ты тоже ее видишь!

Эмма глянула на пресловутую фотографию, подняв лупу, чтобы поймать бабочку в фокус.

— Да, — промолвила она. — Я ее вижу.

— Арчи думает, это просто снег.

— я сама так сперва думала, — откликнулась Эмма. — В конце концов, она же на снимке неподвижна. Но как она выжила? Разве бабочки не впадают зимой в спячку? Откуда она там взялась?

— Это Психея.

Эмма еле сдержала улыбку. Фигура Карла Густава со спины вдруг показалась ей какой-то жалкой. Грустно…

«Не может быть, чтобы он в это верил! Но он верит. Он верит — или же хочет верить, — что статуя Психеи каким-то образом сотворила бабочку, сидящую на плече у Пилигрима. Конечно, это полная чушь. Быть такого не может».

— Иди поешь, — сказала она. — У тебя сегодня есть еще пациенты?

— Да. Один.

— Ясно. Поешь, станет легче.

Юнг сел, развернул салфетку и заткнул за воротник, как это сделал бы ребенок. Или крестьянин.

— Левериц и его медведи, — произнес он.

— Бог мой! Мистер Левериц такой неугомонный! Ты уверен, что справишься? У тебя усталый вид.

— Я и правда утал. Но я справлюсь. Должен. Если, конечно, он не спустит на меня собак.

— Ты вроде говорил, что он с ними завязал.

— Все зависит от степени паранойи. Вот уже неделю никаких собак действительно не было.

Отто Левериц верил, что живет в медвежьей берлоге. Возможно, это было обусловлено тем, что он вырос в Берне. По легенде, в двенадцатом веке основатель Берна заявил, что назовет город в честь первого же зверя, убитого на охоте. Поэтому на городском гербе был изображен медведь.

Танцующие медведи, заключенные в клетку медведи, сидящие в берлоге медведи и затравленные медведи были постоянными спутниками Леверица. А время от времени он сам становился медведем. Во время кризисов его травили собаками так ему казалось, — и тогда на него приходилось надевать смирительную рубашку. Когда-то Юнга заинтересовала мания бедняги, но теперь, по прошествии трех месяцев, сеансы с Леверицем его утомляли. Слишком много собак.