Пилат - [35]
Она и самое себя порой пересказывала — и с наивной гордостью думала о том, что всегда выполняла свой долг. Она видела себя у корыта с бельем, видела у могилы Эндруша, первого ноября, когда на кладбище зажигали свечи по усопшим, видела у печки, пекущей калачи, юной девушкой в компании молодых людей, у постели больного Винце, на комитатском балу, видела с первой мертвой мышью, которую она, молодая хозяйка в собственном доме, с таким достоинством вытряхнула из мышеловки — словно символ того, что у нее теперь есть собственная кладовка, в кладовке — собственная мука, а к муке, естественно, прилагаются мыши.
Чаще всего пересказывала она себе Изу; чаще даже, чем Винце.
Изу, которая, еще и на свет не явившись, доставляла ей столько беспокойства: все девять месяцев она чувствовала себя ужасно. Изу-ребенка, большеглазую, серьезную девочку, которую наказывали по недоразумению, которая кидалась на соседа, защищая отца, и, словно маленький мудрец, всегда говорила умные вещи, читала им настоящие нотации. Изу-гимназистку, которую никогда не требовалось заставлять заниматься и помогать по дому; Изу, закончившую школу, и ее пылающие гневом глаза, когда она узнала, что ей отказано в поступлении в университет. Тогда уже два года шла война. Да простит ей господь, в тот вечер она с осуждением смотрела на Винце: ведь из-за него произошла эта история, из-за него не хотели принимать дочь, пока Деккер не поднял скандал.
Иза была хорошим ребенком, повторяла старая про себя. Хорошим ребенком: преданным, умным, прилежным. Она знала о мире что-то такое, что оставалось непостижимым даже ей, ее матери. В детстве Иза часто болела, ей пришлось немало ночей провести у ее постели; в первом классе, по какому-то странному капризу своей натуры, она с трудом научилась читать — сколько вечеров они провели тогда с ней за азбукой; когда же Иза пошла в гимназию, она, мать, сидела ночами, перешивая на нее свои старые платья, чтобы дочь, при их бедности, была все же прилично одета. Однажды — Иза уже была в университете — ей прищемило дверью трамвая пальцы правой руки, и они с Винце несколько недель переписывали для нее взятые у кого-то лекции по анатомии; какие же ужасные были эти лекции, она до сих пор с отвращением вспоминает их. Она пересказывала себе ту Изу, которая заботилась о них, даже выйдя замуж, Изу, неуклюже, неумело счастливую, лучащуюся радостью из-под нахмуренных бровей — и Изу молчаливую, уезжающую в Пешт; Изу, хлопочущую о пенсии для Винце, посылавшую им деньги, в которых они не нуждались. Пересказывала Изу, которая приезжала к ним каждое четвертое воскресенье и помогала в трудных моментах, в том числе и в самый последний, самый трудный момент, когда умирал Винце.
Она каждый день пересказывала себе Изу, которая не оставила ее одну в старом доме, все устроила за нее, освободив мать от всякой работы, заботится о ней, обеспечивает буквально всем. И долго, в бессильном отчаянии, стыдясь своих слез, плакала.
IV
В последнее время Иза часто оставалась в институте после рабочего дня.
Собственно говоря, никого это не удивляло. Иза любила свое дело и работала с большей энергией и подъемом, чем любой из ее коллег. Жалобы больных она выслушивала с самым искренним интересом; беседуя с пациентом, делала для себя заметки, стараясь не только определить источник болей, состояние пораженного недугом сустава, но и увидеть человека. Иза твердо верила: болезнь, где б она ни гнездилась, есть болезнь всего организма и, чтобы одолеть ее, нужно исцелить тело в целом, не забывая и нервную систему. Каждый больной представлял для нее неповторимую, увлекательную, хотя и нелегкую проблему; после беседы с ней никто не испытывал тоскливого ощущения, что он попал на некий конвейер и через две минуты, влекомый безличной и равнодушной силой, с назначением в руке окажется в процедурном кабинете или в очереди на уколы, в вытяжной ванне или под какой-нибудь электромашиной. Попав к Изе, больные скоро понимали: этот врач будет заботиться о них не меньше, чем заботился бы о каком-нибудь частном пациенте, не скупящемся на гонорары. Директор института говорил об Изе, что она отличный диагност, разве что чересчур любит копаться; действительно, она брала меньше больных, чем другие врачи их отделения, но показатель выздоровления у нее был выше. Больные чувствовали себя с ней раскованно; иные поверяли ей даже личные свои неурядицы, и Иза никого не обрывала, не отсылала, не выслушав. Барди, самый молодой в отделении врач, на какой-то карнавальный вечер сочинил ехидный гимн Изе; а однажды он изобразил ее с десятью парами ушей и с бесчисленными руками, похожей на Будду в белом халате. Барди, собственно говоря, тайно был влюблен в Изу и, стесняясь этого, порою говорил о ней ужасные вещи.
