Пикассо в «Ловком кролике» - [9]

ГАСТОН: Простите. Надеюсь, вы не пройдете по всему алфавиту, так как мне осталось жить всего лишь пару лет.

ЭЙНШТЕЙН: Нет, конечно. Некоторые буквы настолько не подходят, что и упоминать их не стоит. Например, буква «Ц».

Долгая пауза, во время которой все размышляют.

ЖЕРМЕН: Ну, так что там с буквой «Ц»?

ЭЙНШТЕЙН: «Ц» — все равно, что «И», с запятой внизу, а пирог в форме запятой называется круассаном.

ЖЕРМЕН: Большое спасибо.

СЮЗАНН: Вы сказали, что позже скажите о букве «Д».

ГАСТОН: Нет! Я предпочитаю букву «Т»…, то есть, я хочу «пи-пи».

Выходит в туалет.

ФРЕДДИ: Минуточку, вы сказали, что шутка смешная. Но она не смешна.

ЭЙНШТЕЙН: О, нет, напротив, я смеялся.

ЖЕРМЕН: Нет, не смеялись.

ЭЙНШТЕЙН: Не сейчас. Позже. Замороженный смех.

ФРЕДДИ: Замороженный?

ЭЙНШТЕЙН: Ну, да. Не сейчас, но через час, когда, придя домой, встанете у холодильника, вы засмеетесь.

ГАСТОН(За сценой): Пирог в форме буквы «с»! Ха-ха-ха!

ЭЙНШТЕЙН: Видите? До него только сейчас дошло. Возможно, в процессе сс… мочеиспускания…

Когда прозвучит эта шутка, автор пьесы будет спускаться вниз, в театральное фойе.

ЭЙНШТЕЙН(ФРЕДДИ): Когда вам рассказали эту шутку?

ФРЕДДИ: Полтора года назад.

ЭЙНШТЕЙН: Возможно, вы уже смеялись над ней, но думали, что смеялись над чем-то другим.

ФРЕДДИ: Вы считаете, что произошло нечто смешное, и я рассмеялся, но в действительности я смеялся над шуткой, которую услышал год назад?

ЭЙНШТЕЙН: Совершенно верно.

ФРЕДДИ: Выходит, я еще «должен» смешок шутке про пирог?

ЭЙНШТЕЙН: Или не должны. Вы только могли подумать, что шутка была смешна, но на самом деле, она не была смешна, поэтому вы и не должны свой «смешок».

ФРЕДДИ: Подведем итог: вместо того, чтобы засмеяться над тем, что мне показалось смешным, я смеялся над тем, что мне совсем смешным не показалось?

ЭЙНШТЕЙН: Приблизительно так.

ФРЕДДИ: Тогда возникает проблема.

ЭЙНШТЕЙН: Какая?

ФРЕДДИ: То, что вы думаете, что я думаю, было в действительности не смешным, было, когда кошка пробежала через кухню, чтобы выскочить на улицу, но дверь была закрыта. Теперь скажите, разве это было не смешно?

ПИКАССО: Что скажешь, детка?

СЮЗАНН: У меня наготове своя плохая шутка.

ПИКАССО(Садится): Ну, выкладывай.

СЮЗАНН: Выблядок, обманывающий женщин!

ПИКАССО: Если собираешься похвалить меня, то пополняй свой словарный запас.

СЮЗАНН: Дурак ты, и уши у тебя холодные.

ПИКАССО: Послушай, все, что я хотел сказать, я сказал той ночью. Забыл только, кому я это сказал. Странные веши произойдут в твоей молодой жизни, поверь мне. И не самые лучшие.

СЮЗАНН: Я тебе верю.

ПИКАССО: Я тоже в это верю. А так, как это тебя я видел той ночью, детка, я верю в то, что все повторится. Я вспоминаю голубовато-зеленую кровать с покрывалом розового цвета. Жестяной месяц, держащий свечу, на стене. На столике с твоей стороны кровати лежали три кольца с камешками, а рядом с ними — бледно-розовая лента. Позже я поднял ее с пола. Не могу вспомнить твое имя.

СЮЗАНН: Я тебе его и не говорила.

ПИКАССО: Нет, говорила. Я сейчас вспомнил.

СЮЗАНН: Не говорила.

ПИКАССО: Нет, говорила, Сюзанн.

СЮЗАНН: Не помню.

ПИКАССО: Мое ухо было в миллиметре от твоих губ. Ты шепнула мне свое имя, а затем стала бормотать, и слова начинались и обрывались, смешивались с криками и стонами, которые затемняли их значение (Тянется к СЮЗАНН и целует ее). Вспомнила?

СЮЗАНН: Да.

ПИКАССО: Я нарисовал по памяти три твоих портрета.

СЮЗАНН: Действительно нарисовал?

ПИКАССО: Вообще-то я могу и лучше нарисовать.

СЮЗАНН: Я туда приду попозже..

ПИКАССО: Вот совпадение. И я туда приду.

СЮЗАНН: А сейчас мне пора. (Собирает вещи). Все привет.(Подходит к ЭЙНШТЕЙНУ). Пока, Альберт. (ПИКАССО). Когда ты придешь?

ПИКАССО: Когда спектакль закончится.

СЮЗАНН выходит.

ЭЙНШТЕЙН: Дверь захлопнулась перед кошкой!

Возвращается ГАСТОН.

ГАСТОН: Ну, и кто же третий?

ФРЕДДИ: Вы о чем?

ГАСТОН: Ну, пока нынче в баре было двое мужчин. Один — Эйнштейн, второй — Пикассо. Оба примерно одного возраста, оба думают, что смогут изменить этот век. Пронумеруем-ка их. Первый. Второй. Но два не без третьего. Должен быть третий. В жизни всегда есть вечный триптих: Отец, Сын и Святой Дух; три грации; стоит ли напоминать, что плохие новости всегда приходят три сразу, три вершины треугольника…Продолжать?

ЭЙНШТЕЙН: Ну и кто же будет третьей вершиной треугольника?

ЖЕРМЕН: Может, Матисс.

ПИКАССО: Нет, Матисс не может быть третьим! Если он захочет, пусть будет четвертым или пятым, но он не может быть третьей вершиной треугольника.

ЭЙНШТЕЙН: Я постеснялся говорить, но мысль о треугольнике с четырьмя вершинами чревата бедой. Именно она свела Эвклида с ума.

ЖЕРМЕН: И кто же будет третьим?

Входит БИГМЭН. Весь — огонь.

БИГМЭН: Вам всем повезло. Вы оказались здесь в том самый момент, когда можете услышать новость из первых уст. Я ИЗМЕНЮ МИР. В других кабачках об этом уже знают, теперь и вы знаете.

ЭЙНШТЕЙН: Ваше имя?

БИГМЭН: Бигмэн. Чарльз Дэберноу Бигмэн.

ЭЙНШТЕЙН: И как вы его измените?

БИГМЭН: С помощью изобретения.

ПИКАССО: Что за изобретение?

БИГМЭН: Негнущийся и очень хрупкий строительный материал.

ЭЙНШТЕЙН: Правда? Из чего же он сделан?

БИГМЭН: Я скажу, из чего он сделан: из равных частей асбеста, кошачьих следов и радия. Единственная проблема в том, что по соображениям безопасности его можно использовать только в Лос-Анджелесе, Сан-Франциско и на острове Кракатау, восточнее острова Явы. Но зато! Это огромный рынок!