Пик Жилина - [7]

— А зачем они смотрят на солнце?

— Расслабляются. Ритуал называется «соляризация».

Было одиннадцать с чем-то утра, но пекло так, будто пробило уже все двенадцать. Мы спустились по ступенькам и вновь оказались в тени. Идти налегке, без вечного чемодана, было как-то непривычно.

— Черт знает что, — сказал я. — Не думал, что здесь все так переменится. Надеюсь, хотя бы море осталось прежним.

Вокруг было много цвета, много пространства и мало шума, бесчисленные пальмы и живые изгороди, и почти никаких автомобилей. Пестрые беззаботные люди ходили по праздничным улицам — в точности, как раньше. Но люди эти неуловимым образом изменились. Были они теперь спортивными, бодрыми, они именно ходили, а не бродили, смотрели на солнце живыми блестящими глазами, беспрерывно улыбались друг другу, почти никто не носил очков, и трудно было понять, кто турист и кто местный. Возникали и исчезали безликие фигуры бегунов, прочие физкультурники безо всякого стеснения упражнялись на газонах в этом царстве здорового образа мысли, очевидно, предрассудков стало еще меньше, чем было. На глаза постоянно попадались лозунги, установленные на домах, на щитах, висящие поперек улиц: «РАЗРУШИЛ? ВОССТАНОВИ», «СЧАСТЬЕ ВСЕГДА С ТОБОЙ», «ЛЕКАРСТВО ОТ НОЧИ — СОН». Столь оригинальные образцы социальной рекламы, витавшие над этим красивым миром, заставляли размышлять не только об их содержании, но и о созидательной силе печатного слова в целом. Так что зря я ворчал, да и не ворчал я вовсе. Я приехал сюда вволю потосковать, а мне предлагали начать жить иначе. Почему бы нет?

— Мне у вас нравится, — твердо сообщил я Бэле. — Вот только пыль... Я понимаю, что вы привыкли к этой вечной тяжести в воздухе, но я предпочитаю чистоту. Почему бы не покрыть асфальт статиком? Или у Совета денег хватает на одни плакаты?

— Состав воздуха контролируется, — возразил он, — и жестко. Ты отвык от природных запахов, Иван. Правда, если бортинженеры под чистотой понимают абсолютный вакуум...

— Бортинженеры ненавидят вакуум ничуть не меньше, чем бывшие комиссары МУКСа, зато очень любят здравый смысл.

— Смысл в том, — охотно объяснил Бэла, — что Естественный Кодекс — это закон. Никаких статиков, антивлагов, летучих абсорбентов или растворителей, а также всяких там ароматических бензинов.

— Может, у вас и фоноры запрещены? — сострил я.

— В зависимости от типа наполнителей.

— Ну, не знаю... — сказал я. — Это еще вопрос, что вреднее — пыль или статик...

Двенадцатый круг рая, пройденный мной семь лет назад, явно оказался не последним, р оттого мне становилось все веселее. Вот только слегка покачивало, и пока еще слезились глаза, мешая принять старт в круге тринадцатом. Интересно, разрешены ли Естественным Кодексом отрицательные эмоции?

— Кстати, куда ты меня ведешь, комиссар?

— Не бойся, — загадочно усмехнулся он, — недалеко.

А ведь товарищ Барабаш тратит на меня свое рабочее время, неожиданно подумал я. У него дел других нет? Начальник полицейского ведомства, даже такого маленького государства, — это хлопотная, суетливая должность. Тем более, когда случаются подобные Ч П. Или я как раз и был его делом, только он умело это скрывал? Поганый человечек, живущий в моей голове, с готовностью высунулся наружу, анализируя обстановку. Нет, старушки за мной не подглядывали и вертолеты в небе были сплошь мирные. Не сходи с ума, бодро сказал я себе. Здесь люди живут иначе, что ты в этом понимаешь? Начальник, возможно, заподозрил, что отставной агент все-таки наврал в их анкете, и теперь намерен проверить «легенду» гостя на прочность... Фу. О чем ты думаешь, старый капризный осел...

Мы ведь, к сожалению, не были с Бэлой друзьями. Бывшие соратники, бывшие товарищи. Я знал его историю, он знал мою, и не больше. Давным-давно, в одной из прошлых жизней, когда я еще бортинженерил на межпланетных грузовиках, комиссар Барабаш в эти же годы следил за порядком на астероиде Бамберга, получив полномочия от Международного управления космических исследований. Космос маленький, там все друг друга знают, но по-настоящему мы познакомились, только удрав из Космоса. Бэла Барабаш пришел в структуры Совета Безопасности позже меня, когда рудники на Бамберге наконец отобрали у «Спейс Перл Лимитед», преобразовав этот объект в каторжную тюрьму — первое, между прочим, исправительнотрудовое учреждение в космическом пространстве, — и таким образом должность комиссара была упразднена. За порядком на астероиде стали следить другие, а ему предложили новую интересную должность, причем уже на Земле. Однако он предпочел вовсе уйти из МУКСа, решив продолжить борьбу за полное закрытие рудников. Он полагал Бамбергу самой страшной язвой на теле Солнечной системы (и совершенно справедливо), писал разнообразные рапорты и открытые письма, в которых доказывал как дважды два, что если заменить наемных рабочих заключенными, то станет только хуже. Таким Барабаш пришел к нам в отдел — бьющий копытами землю, непримиримый в своей ненависти к МУКСу. Здесь ему в конце концов объяснили, почему рудник на Бамберге не может быть закрыт ни при каких условиях, и только тогда, узнав всю правду, только пропустив эту горечь сквозь свое сердце, коммунист Барабаш стал истинным оперативником — холодным, спокойным, веселым. Последний раз мы с ним виделись, кажется, в Ленинграде, уже после того, как меня вышибли из Совета Безопасности. Меня вышибли с треском, со снопами красивых искр, и даже заступничество Марии не помогло. Барабаш ушел из отдела сам, посчитав, как и я, что настало время в очередной раз заменить одну жизнь другой. Он собирался ехать в эту страну добровольцем, готов был служить рядовым инспектором, и вот теперь оказалось, что мой бывший коллега сделал здесь карьеру.