Пик Дьявола - [20]

Но когда их руки скользили ниже, она мягко, но твердо возвращала их на место. Выше талии — пожалуйста. Ей хотелось самой решить, когда и с кем это произойдет.

Ей хотелось, чтобы все было именно так, как она хочет — как она фантазировала, лежа ночью в кровати и медленно дразня дьявола кончиками пальцев, пока не выманивала его наружу в схватках оргазма. Но на следующую ночь оказывалось, что дьявол опять внутри — он прячется и ждет, когда она позовет его.

В конце концов в восьмом классе средней школы, в день физкультурных занятий она соблазнила красивого, доброго и умного, но застенчивого Йохана Эразмуса. У него были нежные руки; он носил очки в золотой оправе. Это случилось в высокой траве за автобусной остановкой. Именно он всегда боялся взглянуть на нее; он заливался ярким румянцем, если она здоровалась с ним. Он весь был мягкий, добрый — у него были добрые глаза, добрый голос, доброе сердце. Она хотела подарить себя ему, потому что он никогда ее об этом не просил.

И она отдалась ему.

10

— Меня зовут Бенни Гриссел, и я алкоголик.

— Здравствуй, Бенни! — радостно произнес хор из тридцати двух голосов.

— Вчера вечером я выпил целую бутылку «Джека Дэниелса» и ударил жену. Сегодня утром она выгнала меня из дома. Я не пил целый день. Я здесь потому, что не могу удержаться, чтобы не пить. Я пришел потому, что хочу вернуть жену, детей и прежнюю жизнь.

Он прислушивался к собственному голосу, слышал в нем отчаяние. Кто-то захлопал, и потом весь пыльный церковный зал разразился аплодисментами.

Он выжидал в темноте за длинным, невыразительным зданием, инстинктивно подметив расположение окон и выходов и прикинув расстояние до пикапа. Судя по всему, раньше «Желтая роза» была жилым домом, — наверное, в пятидесятых годах, до того как Кайелитшу захватил промышленный бум, здесь жили мелкие фермеры.

На крыше, чуть ниже конька, красовалась неоновая вывеска с названием и нарисованной ярко-желтой розой. Внутри гремел рэп. Занавесок на окнах не было. Лучи света из ярко освещенного зала падали на автостоянку — веселые огоньки бегали по предательскому черному камню.

Внутри было полно народу; посетители сидели за дешевыми столами. Тобела разглядел среди них несколько европейских туристов, на чьих лицах застыло выражение наигранной радости — как у миссионеров, которые попали в деревню каннибалов. Он протолкался внутрь и увидел, что за сосновой стойкой остались два или три свободных места. Два молодых чернокожих бармена без устали принимали заказы. Официантки то и дело подскакивали к ним и проворно обслуживали клиентов. К их тонким маечкам были приколоты желтые пластмассовые розы.

— Что будешь пить, здоровяк? — спросил бармен с деланым американским акцентом.

— У вас есть «Виндхук»? — ответил вопросом на вопрос Тобела на своем родном языке.

— Светлое или легкое, друг мой?

— Вы коса?

— Да.

Ему хотелось сказать: «Так и говори со мной на коса», но он сдержался, потому что ему нужна была информация.

— Светлое, пожалуйста.

Перед ним появились бутылка пива и стакан.

— Одиннадцать рандов восемьдесят.

Одиннадцать восемьдесят? Ну и химики! Тобела дал пятнадцать.

— Сдачу оставь себе.

Потом поднял стакан и выпил.

— Надеюсь, когда я закончу свой рассказ, вам не расхочется аплодировать, — сказал Гриссел, когда овация смолкла. — Потому что сегодня я скажу вам то, что должен был сказать еще в девяносто шестом. Не уверен, что вам понравится то, что вы сейчас услышите. — Он покосился на Веру, цветную женщину, сидевшую на председательском месте, — она ответила ему сочувственной улыбкой. Он увидел перед собой море голов; на каждом лице, как и у Веры, — выражение безусловной поддержки. Ему стало очень не по себе. — С «Анонимными алкоголиками» у меня две проблемы. — Голос его звучал гулко, как будто он был в зале один. — Во-первых, мне все время кажется, что я здесь чужой. Я полицейский. Имею дело с убийствами. Каждый день. — Он вцепился в спинку стоящего перед ним синего пластмассового стула. Увидел, что костяшки пальцев побелели от напряжения, и, подняв голову, глянул на Веру, не зная, куда еще смотреть. — И я пью, чтобы заглушить голоса.

Вера кивнула; можно подумать, она хоть что-то понимала! Гриссел пошарил глазами по залу — искал, на ком еще можно сосредоточиться. На стенах висели плакаты.

— Мы кричим, когда умираем, — медленно и тихо сказал он, потому что ему необходимо было выразиться правильно. — Мы все цепляемся за жизнь. Очень крепко цепляемся. И когда кто-то разжимает нам пальцы, мы падаем. — Он опустил голову и увидел, что руки движутся в подтверждение его слов: два сжатых кулака медленно разжимаются. — Вот когда мы кричим. Когда понимаем, что больше не за что уцепиться, потому что мы слишком быстро падаем.

Где-то далеко утробно завыл гудок. В церковном зале воцарилась смертельная тишина. Он набрал в грудь побольше воздуха и посмотрел на них. Всем было неловко; прежняя бодрость испарилась.

— Я их слышу. Ничего не могу с собой поделать. Я слышу голоса, когда приезжаю на место преступления и вижу трупы. Их крик висит в воздухе — он ждет, чтобы кто-нибудь услышал. И когда вы слышите такой крик, он проникает к вам в голову и остается там навсегда.