Пейзажи - [56]

Начался век политики. Блеющие пехотинцы знали это, даже если не видели выхода. А вот Кокто, Пикассо и даже Аполлинер не понимали, поскольку все еще верили в возможность искусства существовать обособленно. Какая горькая ирония пронизывала зрелище: Аполлинер умиротворяет буржуазную публику, которую ненавидит и презирает, демонстрируя свои раны, которые он получил на войне как их герой, – от этих ран восемнадцать месяцев спустя он умрет.

Глупцы часто обвиняют марксистов в желании внедрить политику в искусство. На самом же деле мы протестуем против такого внедрения. Проникновение политики в искусство наиболее заметно во времена кризиса и больших потрясений. Невозможно отрицать такие времена. Их необходимо осмыслить, чтобы пережить: искусство и люди станут от этого только свободнее. Такой период начался в Европе в 1914 году и продолжается до сих пор. И балет «Балаган» был одним из первых примеров, в котором мы можем увидеть трудности, стоящие перед искусством в нынешней ситуации. Впервые мы наблюдаем, как современный художник служит, вопреки собственным намерениям, буржуазному миру, занимая то же сомнительное привилегированное положение. Остальная жизнь Пикассо – это история того, как он пытался выйти из столь неловкого положения.

Когда Пикассо приехал в Лондон в 1918 году, он остановился в отеле «Савой». Он больше не видел за столиком в кафе пар, утративших иллюзии и надежду на спасение. А место акробатов и конокрадов заняли официанты и лакеи. Об этом не стоило бы упоминать, не будь это столь характерно для новой жизни Пикассо. «Шокировав» богатых и знаменитых, он сам присоединился к ним.

Его старые друзья, особенно Брак и Хуан Грис, сочли его новую жизнь предательством их былых устремлений. Однако все было куда сложнее, чем могло показаться. И чтобы следовать прежним курсом, Брак и Грис были вынуждены уйти в себя. Пикассо же решил пойти одной дорогой с миром. Обстоятельства его частной жизни не должны заботить нас. Нам нужно знать лишь то, как поменялся его дух и его мировосприятие.

21. Осуждение Парижа

Около восьмидесяти лет Париж оставался для художников столицей Европы. В последнее время появились признаки того, что он утратил прежний статус и что более значимые идеи теперь рождаются в Риме, или Милане, или Варшаве. Предрассудок, однако, сохраняется, и критик-англичанин по-прежнему отправляется в Париж, подобно тому как журналист из маленького городка считает своим долгом съездить в Лондон. Затем он возвращается с «эксклюзивным» материалом о тайнах большого города, распираемый высокомерием и восхищением. По сути же, любой большой город способен снабдить журналиста историями, которые он жаждет отыскать. Я предлагаю считать это объяснением того, почему мои взгляды на Париж могут отличаться от взглядов других, а также предупреждением читателю: пусть я вполне уверен в своих выводах, он вправе рассудить иначе.

Париж сегодня представляется мне городом, которого мутит от искусства, жертвой собственных гениев во втором или третьем поколении. Выражаясь более приземленно, Париж страдает от неизбежной и чрезмерно узкой специализации международного промышленного капитализма, оттого что превратился в обычный торговый зал и фабрику товаров для снобов. В голове возникает образ картин, поставленных одна над другой и образующих огромный «карточный» торговый центр: несмотря на его иллюзорность, попав внутрь, оказываешься в замкнутом пространстве, которое вызывает приступ клаустрофобии. С точки зрения экономики – пресыщение, для интеллекта – несварение.

Нынешний скандал с перевешиванием картин в Лувре вполне типичен для общей атмосферы. Подробное его изложение заняло бы слишком много места, однако суть дела прекрасно резюмировал один французский художник, написав, что если продолжить в том же духе, то управление музеем можно смело передавать директорам «Мулен Руж». Изменения были направлены на то, чтобы сделать экспозицию роскошной и легковесной для ума и глаза; декор ради декора с полным пренебрежением к самим картинам, размещенным без учета периода и школы ради красивой развески, исходя из вневременных космополитичных «стилей»; преступное пренебрежение французской живописью (на экспозиции лишь девять картин Пуссена из сорока), чтобы завлечь зрителей на международную тусовку, – вся схема сводится к тому, чтобы уничтожить музей как место серьезного исследования и превратить его в развлекательную галерею для туристов от культуры.

Деструктивные идеи, толкнувшие на этот шаг, хорошо известны. А именно привычка игнорировать национальные традиции, взгляд на произведение искусства как на вещь в себе, представление, что «стиль» можно отделить от замысла и предназначения, а эстетическое удовольствие – самая чистая и высшая форма наслаждения. Однако, если бы об атмосфере Парижа сказать более было нечего, здесь стоило бы поставить точку. И вроде бы конкурс на памятник неизвестному политическому заключенному, Венецианская биеннале и большинство послевоенной книжной продукции в интеллектуальных магазинчиках льют воду на ту же мельницу. Однако, к счастью, в Париже успешно существует движение, идущее вразрез с этими тенденциями, – движение, возглавляемое Жаном Люрса с центром в Обюссоне, в которое включились члены Ассоциации художников-картоньеров Франции.