Пейзаж с падением Икара - [35]

Меня пробрал озноб. Сначала я списал все это на какой-то фокус, на оптический обман и даже потер глаза. Дон достал из кармана еще горсть и подкинул — все повторилось: монеты, падая, меняли траекторию полета, как мухи.

— Эт-то что такое?

— Магнитная аномалия, — Донсков постучал каблуком по земле. — Месяц назад здесь добывали каменный уголь, и вдруг — хрясь! — у экскаватора гнется, ломается ковш. Пригласили геодезистов, среди них — мой отец. Оказалось, в толще лежит какой-то непонятный минеральный пласт. Раздробить его невозможно, он настолько прочен, что даже направленный взрыв ему, что слону — дробь. Более того: металлы тут ведут себя нестандартно — сталь то становится мягкой, как фольга, то твердой — как алмаз. А у никеля, цинка и меди каждую секунду изменяется масса: причем амплитуда колебаний от семи граммов до двадцати двух килограммов — бросив монету в человека, можно пробить голову насквозь, как пулей, если кинуть невовремя. Мой отец назвал это место «Казус Ньютона» - основные законы механики здесь шалят: инерция и масса нестабильны; а действие не обязательно встречает противодействие.

Он еще раз подкинул монеты. Я стоял, открыв рот, стараясь усвоить сказанное. Потом достал из кармана ключи и бросил — долетев до обозначенной лентой границы, связка резко изменила направление и скорость. Петр подкинул свою зажигалку — с тем же результатом.

— Круче всего получается с монетами, — сказал Донсков. — Я проверял.

— Чего ж ты сразу не сказал, что здесь такое?

— Ага, щ-щас. Вы бы поверили? Сказали бы, как всегда, что я трепло!

Мы с Петром переглянулись.

— Да, пожалуй, действительно сказали бы.

— Слушай, Дон, а эта «аномалия», она радиоактивна? Здесь же, наверно, опасно находиться, — Петр осторожно прикрыл ладонями промежность. — Радиация, импотенция и все такое.

— Расслабься, Петрушка. Даже если здесь есть радиация, то в твоем случае импотенция — это выход. Ведь, как сказал Оккам: «Не следует множить идиотов без необходимости».

Петр показал Донскову средний палец.

— И все-таки странно, — сказал я, озираясь, — если это место такое уникальное, почему его не оцепили еще, не засекретили? По логике, сюда вообще не должны пускать. Где охрана-то?

Донсков покачал головой.

— Наивный ты человек, Андрейка. Аномалии интересны только в литературе, в жизни же все это на хер никому не нужно — потому что что? Правильно: непрактично. Если информация о Казусе Ньютона просочится в прессу, то компания, в которой работает мой отец, понесет огромные убытки, ведь карьер придется отдать ученым для исследований. А кому это надо? Знаешь, сколько бабла ушло на разработку этих месторождений, на раскопки? Знаешь, сколько людей здесь задействовано? «Мы создаем рабочие места!» — любимая мантра варваров. Смешно получается: все мы жалуемся, мол, из жизни уходят красота и волшебство, мир обесцвечивается. Но… проблема в том, что красота никогда не уходит сама; чтобы она ушла, нужно быть равнодушным к ней — перестать бороться за нее. Или обменять ее на практичность. Взять, например, северное сияние — явление совершенно бесполезное, и даже хуже — им нельзя обладать, и в этом его главная «проблема» — оно ничье. Оно само по себе — и поэтому кажется бесполезным. Но — оно прекрасно. И вот — ты поди, скажи своему соседу: «Через семь дней, мол, северное сияние исчезнет. И, чтобы этого не произошло, мы все должны хотя бы на неделю перестать пользоваться автомобилями». Что тебе ответит сосед? «Ну-у-у не знаю, у меня завтра куча дел: собаку к ветеринару, детей — в школу… как же я без машины-то?» Парадокс. Мы не готовы к жертвам — даже к минимальным — мы не готовы бороться за то, что не сможем назвать «своим». Но при этом мы негодуем, мы сетуем на исчезновение красоты, которую сами не желаем защищать. Когда о ком-то говорят: «он человек практичный», — это вроде как комплимент, но мне всегда хочется швырнуть в такого человека увесистым томиком сказок Андерсена. Или лучше Гофмана. Прямо в бошку, — бах! — Донсков замахнулся и швырнул в меня воображаемым томиком. — Практичность — это когда мать душит ребенка, потому что его нечем кормить. Вот и здесь та же история, — сказал он, всплеснув руками. — Это место — это ведь стопроцентное волшебство! Но. С точки зрения «практичного» человека (бизнесмена, менеджера, маньяка-убийцы, чиновника, президента — и прочей падали) это волшебство неинтересно — потому что его свойства невозможно в кратчайшие сроки конвертировать в твердую валюту. На изучение могут уйти годы — а это миллионные издержки (ох, это страшное слово «издержки»! Сегодня оно — синоним слова «грех»). Сначала у начальников была идея продать Казус Ньютона военным (что бы мы ни делали — все равно получается оружие); но, оказалось, что волшебный минерал имеет свою силу только здесь, в этом месте и только целиком, в монолите; отдельный кусок превращается в обыкновенный графит. Да что там! Папа рассказывал, как они однажды нашли гигантский скелет доисторического ящера в горной породе — об этом сообщили высшему начальству, и тут же получили краткий ответ: «продолжайте работать, археологи хреновы, у нас график». В итоге бесценный артефакт просто разрушили направленным взрывом. Папа успел стащить несколько костей и зубов — они до сих пор лежат у нас дома, в Ростове, напоминая о проявленном малодушии.