Пейзаж с эвкалиптами - [51]

Тетушки в Брисбене говорили ей: то, что не продано в магазинах в субботу, в понедельник никто не купит! Австралийская хозяйка избалована — только свежайшее, без жилочки и пятнышка! А все прочее? Можно, наверное — на экспорт… Но куда? Слишком далеко другие материки. Нужны рефрижераторы, транспорт. Дороже обойдется. Дешевле — в «раббиш»[18]!

И в то самое время, что она стоит с Юлькой и Юлькиными детьми под гулкой крышей «дворца изобилия», сколько всего этого, выращенного, просто гниет в кузовах и вываленным по обочинам, потому что в Австралии началась забастовка «траков»!

А в круглой, как колизей, загородке ипподрома идет парад лошадей и всадников. В черных котелках и красных фраках для верховой езды, в ярко-полосатых жокейских куртках и шапочках и в почти карнавальной воинской форме — как эскорт английской королевы! (Конный спорт — страсть австралийца, осевшая, видимо, в крови его от предков — выходцев из Англии). Юлька не купила туда билетов — заранее надо было, и они видели это «зайцами», проплывая мимо по воздуху в хлипких креслицах канатной дороги. И глядя с высоты птичьего полета, как бегут по зеленому кругу белые и пегие лошадки, она подумала: что-то есть в этом общее с ее нынешним путешествием — так же кружит она в кольце встреч и эмоций, от ее воли не зависящих.

В воротах ярмарки было уже пустовато и мусорно под ногами от всего того бумажно-упаковочного, что сопутствует подобным зрелищам. Посетители растекались, удовлетворенные, к своим машинам. И ей хотелось уйти поскорее от верчения, цвета и грохота. А Пит скулил, что они так и не побывали в «попугайном шоу» (его водили в прошлую пасху), там ученые белые попугаи катаются на велосипедиках и качают воду в ведерочки! Вот уж кто не нагляделся на попугаев, так это Пит! На ее глазах Юлькина мама и его бабушка гоняла их полотенцем с балкона, как воробьев, возмущаясь в русских выражениях, как они, подлые, гадят на новенькие перила!

Во вторник, в одиннадцать, Юлька ждала ее у входа в подземный переход к электричке, где-то около конца той самой Георг-стрит, которую она самостоятельно изучила накануне и от которой теперь как от «печки» только и могла двигаться одна по Сити.

Юлька светилась вся своим розовым элегантнейшим костюмом и блеском глаз, оживленных и словно не утративших того радостно-доверчивого выражения, что отличало ее в молодости. И лицо ее было не сдавшимся возрасту, смуглозагорелым и гладким, как у девочки. (Юлька покажет ей потом, как это достигается — она свозит ее в свой клуб-многоэтажку, втиснувшийся в деловой центр Сиднея. И там будет все для красоты — финская баня, обложенная смолистыми желтыми досточками, ультрамариновой воды бассейн под крышей, и спортивные корты, и конечно, вишневый плюшевый уют кафе, с настольными лампами над крахмальностью скатертей. Юлька член этого клуба.)

А теперь она тянула ее быстрее куда-то в недра города, сначала по освещенному коридору, с обеих сторон которого, как и на поверхности, за стеклянными дверями и окнами, чем-то торговали и кормили, пока не началось подлинное царство «рейлвей». И здесь, как и всюду в Австралии, где дело касалось железной дороги, преобладающим цветом стал серый — железа и истоптанного ногами бетона. К чему, собственно, лишние краски для тех, кто ездит на электричке?

Юлька вертела ее, как заправский гид: «Смотри, какая картина!» — по обшарпанной стене вдоль перрона шел рекламный плакат: в озорных позах сидели на земле парень и девушка, причем голая ступня ее, обращенная к зрителям, равнялась росту среднего человека, а такой же великан-парень, в рваных джинсах, одной рукой обнимал подругу, а другой протягивал банку пива: «Ты не забыл купить бир, отправляясь на уик-энд?» Электрички подходили и уходили, втягивая в себя, как пылесос, людские массы, — чем-то уже отсеянные от изысканности Сити. Обычные озабоченные люди, хозяйки с покупками, деловитые мужчины с портфелями и газетами. И здесь, вне окружения блеска машин и витрин, они выглядели даже проще пассажиров московского метро — значит, существует и такая ступенька Австралии?

Юлька везла ее электричкой, потому что это очень далеко — на том берегу бухты, и машина ждет их там, возле станции. Она втолкнула ее в подошедший, похожий на серебряную сигару, вагончик, двухэтажный и с мягкими низенькими сиденьями («Давай наверх. Ты там больше увидишь!»), втиснула между окном и дамой-австралийкой, быстро-быстро вяжущей нечто мохеровое на толстых, как бревнышки, спицах, сама уселась напротив и, глядя на нее круглыми и влажными, как черносливины, глазами, принялась говорить обо всем сразу. Вернее, они обе начали трещать — бывает такая внезапная откровенность! И почему не получилось так с Верой?

Под непривычный ритм покачивания чужого вагона и поверх множества крыш, красноватых, как грибы, все глубже уходящих в кудрявую зелень под насыпью — чем дальше они отъезжали от центра города, еще одна любовная история стала проникать в нее и пронизывать, как ток высокого напряжения!

…Акробатический вальс! Как же можно не помнить такого?! На погруженной во мрак сцене, над институтским залом прожектор рисует круг света, и в нем, на еще невидимо чьей вытянутой руке, взлетает Она — в белой тюлевой юбочке, с руками, раскинутыми, как крылья птицы! Балет или нечто ритмическое, в меру их сил ri таланта. А потом ширится круг света, и можно уже видеть Его — в черном атласе с блестками, коренастого и крепкого, с тем выраженным упорством на лице, что было свойственно почему-то парням, приезжающим учиться в ХПИ с периферии. Из разных поселков по западной и восточной линии бывшей КВЖД, где вырастали они не по-городскому, и учились настырно, словно рубили тайгу. И он был одним из них, и конечно идейным политически и членом райкома. И ему ничего не стоило поднять на руке, в акробатическом вальсе, перышко-Юльку! И не могла здесь не сложиться любовь при его почти деревенской чистоте чувств, ее прелести и непосредственности…