Пейпус-Озеро - [12]

Николай Ребров молчал. Губы его дрожали, и сквозь нежданные слезы дрожало все. Но он все-таки разглядел болезненно-скорбное выражение лица поручика, он почувствовал резкую смену его настроений, раздражительность и нервность. Да не сумасшедший ли перед ним, или только несчастный, потерявший под ногами почву, человек? Ему стало страшно и вместе с тем жалко поручика Баранова.

– Вы успокойтесь, – сказал он, – кажется, пока все обстоит благополучно. Вы очень устали.

Поручик Баранов, пошатываясь, подошел к столу, расслабленно сел в кресло и, схватив руками голову, облокотился. Николай Ребров тихонько пятился к двери, не сводя глаз с широкой, согнувшейся спины начальника.

– Я и сам не знаю, – говорил поручик, едва слышно, точно бредил. – Может быть, Ножов прав, и все агитаторы правы. Может быть, правда там, за озером… Во всяком случае настоящие игроки у красных. Юденич хотел пройти в два хода в дамки, а теперь сидит здесь, в нужнике. Да… Чорт его знает. Но как же теперь я?.. Я – Баранов, боевой офицер? Как я отсюда вылезу? Юноша, ты слышишь? Писарь!.. – он повернулся, посмотрел на Николая Реброва и раздельно сказал: – Пошел вон. Завтра.

Глава 7. Человеческий квадрат и его диагонали.

Канун Рождества. Николая Реброва вез эстонец за четыре фунта рису и фунт сахару. Был мороз. – Но, ти-ти! – пискливо покрикивал эстонец на шершавую клячонку. – Я тебе – ти!

Что за неудача. Ни двоюродного брата, ни Павла Федосеича юноша не застал: куда-то уехали на праздник в гости. Он направился пешком к сестре Марии. Теплое, нежное чувство к ней ускоряло его шаги, и путь показался ему коротким. Вот они белые палаты из-за темных остроконечных елей. А вот и с голубыми ставнями белый одноэтажный милый дом. Сердце его дрогнуло. Сестра Мария! Нет, это не она. Это какая-то старуха сидит на приступках в согбенной позе.

– А, здравствуйте, – сделал юноша под козырек. – Вы как здесь?

Помещица Проскурякова вздрогнула, выпрямила спину и наскоро отерла красные от слез глаза.

– Коля, вы?

– Я. Но почему вы-то здесь, Надежда Осиповна? И как будто плачете… Не случилось ли что?

– Нет, нет, ничего… Я очень счастлива, – поспешно воскликнула старуха, но лицо ее на мгновенье исполосовалось отчаянием и вновь приняло приветливо-беспечный вид. Она сильно постарела, обмотанная той же клетчатой шалью голова ее тряслась. Заячий короткий душегрей и острые колени, обтянутые черной потрепанной юбчонкой.

– Будьте добры, садитесь… Я очень очень счастлива, – заговорила она надтреснуто и фальшиво. – Вы не можете себе представить, сколько мы перенесли лишений и какой заботой окружил меня мой муж.

– А, кстати, где же он, ваш Дмитрий Панфилыч?

Юноша заметил, как концы ее губ в миг опустились, она попробовала весело улыбнуться, но получилась болезненно плаксивая гримаса и голова пуще затряслась.

– Ах, вы про Митю? Они сейчас придут… Они пошли прогуляться.

– Кто они?..

За стеною тяжелые, как гири, каблуки, и в открывшуюся дверь высунулась длинноволосая седая голова с дымящейся в морщинистом рту трубкой.

– Ага! Знакомый!.. Троф резать приходиль? – проговорил Ян тонким голосом и, шагнув, взял Николая Реброва за плечо. – Пойдем в дом… Здесь мороз… Как это… картофлю кушать будешь… картул… Кофей пить…

– А где сестра Мария?..

– Пойдем, пойдем… – Он ласково обнял юношу и повлек в дверь.

Тот недоуменно взглянул чрез плечо на старуху-помещицу, хотел ее тоже пригласить с собою, но Ян уже захлопнул дверь.

Вот она кисейная, белая с темным распятием комната. Вот изразцовая печь и знакомый широколобый кот на ней. И как-то по-родному все глянуло со стен и из углов. И сразу глаз нашел чужое: огромный сундук и чемодан. Впрочем, нет. Где же это он видал?

– Хи-хи-хи… – закатился, защурился старик и стал шептать в самое ухо юноше: – Про дочку? У-у-у… После праздник пулмад, как это… свадьба…

– Что вы, Ян? Неужели? – юноша даже откачнулся, внезапный холод передернул его плечи. – Сестра Мария? За кого же она? Что вы?

– Тсс… – пригрозил старик и, прищелкнув языком, таинственно, как заговорщик, зашептал: – Митри, мыйзник… помещик… ваш, русак… Старуху видал? Старуха толковал – жена… Митри толковал – любовня… Гони к свиньям!.. Не надо!.. Давай молодой… Давай Мария. А ты, – ткнул он юношу в грудь согнутым пальцем, – ты есть глюп, очень дурака. Ват саламмабапса… Бараний голофф…

– Почему?..

– Э-э… Дуррака… Баран… Святой девка упускайль… Он… как это… он плакал без тебя…

– Кто?

– Девка плакал, Мария… Много ваши руськи женились, оставался здесь. А ты зевал. Куррат… Мал тебе дом был? Плохой хозяйство? – Старик говорил, как брюзжал, не вынимая из зубов трубки. Те же синие короткие шаровары, те же полосатые с отворотами чулки плавно двигались по комнате, а старые жилистые руки вынимали из резного шкафа посуду, сахар, хлеб.

Николай Ребров вдруг сорвался с места и выбежал на улицу: по дубовой аллее, развенчанной вьюгами, шла дочь старика.

– Сестра Мария! – протянул он ей обе руки.

Но та крепко и страстно обняла его и поцеловала в щеку. Она была обольстительно свежа. От нее пахло вьюжным снегом и черемухой.

– Знакомьтесь, – сказала она. – Это мой будущий… Ну… Это мой жених…