Пей-Гуляй - [2]

Через несколько минут он уже возвращался в зал с бутылкой «Liebfraumilch» и вдруг на полпути, в широком роскошном коридоре столкнулся лицом к лицу с блондинкой. Ему только потом, долгое время спустя, пришло в голову, что она, наверное, под каким-нибудь предлогом отлучилась и специально пришла сюда помочь ему. А сейчас он просто застыл на месте, такой же пустой и негнущийся, как рыцарские доспехи вдоль стен.

– Удалось найти? – спросила она.

– Вроде бы да, мисс. Это оно?

– Оно. – Она приложила ладонь к бутылке, и он неожиданно вздрогнул от ощущения, что это она прикоснулась к его руке. – И температура как раз такая, как нужно. Принесите, пожалуйста, еще одну бутылку. Мистер Лаббок наверняка выпьет две.

Она улыбнулась, и он вообще как бы превратился в соляной столб. У него отнялся язык, но в сознании возник и вытеснил все прочее вопрос, на который в природе не было ответа: она такая красавица, воспитанная, с изысканными манерами, от нее исходит такая тишина, при чем же тут этот мужлан Лаббок? Не укладывается в голове.

– И вот еще что: мистер Лаббок любит, чтобы я первой пробовала вино. Он считает меня хорошим дегустатором. Пожалуйста, не забудьте, хорошо?

– Конечно, мисс.

Она улыбнулась, и тут в первый раз в жизни у него задрожали руки. Эти приступы неудержимой дрожи нападали на него потом несколько месяцев. Иной раз они через минуту кончались, иной раз длились чуть ли не полчаса, но в тот первый вечер, когда он подошел к столику Лаббока и начал разливать вино, он весь трясся как в лихорадке.

Лишь только первые капли упали в рюмку молодой женщины, Лаббок недовольно зарычал:

– Ты откуда знаешь, что мисс Говард обычно пробует вино?

– Сначала положено дамам, сэр.

– Ишь ты, образованный. – Лаббок издал звук, напоминающий отрыжку, в котором можно было расслышать одобрение. – Принесешь еще одну бутылку, понял?

– Да, сэр. Как только прикажете, она готова.

– Ну гляди. Эй, а что это с тобой? Дрожишь как паршивый пес.

Молодая женщина смотрела на его дрожащие руки, но сейчас подняла глаза и посмотрела ему прямо в лицо. Посмотрела так ясно и открыто, что он вдруг сразу успокоился, И, словно желая, чтобы ему стало совсем легко, сказала:

– Мне кажется, я вас раньше видела. Вы не работали в, Брайтоне в «Дельфине»?

– Нет, мисс. Никогда.

– Странно. И все-таки я вас где-то встречала.

– Не знаю, мисс, вряд ли.

– Ну что ж, зато теперь будем встречать вас здесь.

– Было бы очень приятно, мисс.

Он уже хотел отойти, но тут Лаббок прорычал:

– А имя у тебя есть? Зовут-то как?

– Пей-Гуляй.

– Ну не в бровь, а в глаз! – Лаббок хрипло захохотал – словно бы беззлобно рыкнул. – Слыхала, Стелла? Пей-Гуляй! Как тебе такое имя?

Лаббок снова расхохотался, но Пей-Гуляй не стал ждать, пока смех отскочит от высоченного потолка и эхом облетит зал, он сразу же ушел.

Едва он сделал несколько шагов от столика, как Лаббок опрокинул рюмку в рот, плеснул в нее еще вина, опять зарычал, как разъяренный кабан, и возмущенно заявил всему ресторану, шлепая своими каучуковыми губами-подошвами:

– Когда-то было приличное заведение, а сейчас кабак кабаком. Скоро они вообще прогорят, это и дураку ясно. Если они срочно не наведут порядок, мы сюда больше ни ногой.

– А мне здесь нравится.

– Нравится? Пожалуйста, тогда будем ездить сюда. Если тебя с души не воротит…

Она расцвела от этой грубой любезности, как будто он подарил ей драгоценность. На лице засияла радость, чуть ли не обожание, словно в душе этого мордоворота Лаббока таились редкие душевные качества, которых никто больше в мире разглядеть не мог.

– Спасибо, милый, – сказала она. – Ну как тебе?

– Ничего. А тебе?

– Отлично. И вино как раз для такого вечера. И только здесь у него такой изумительный аромат.

Наверное, Пей-Гуляй и сам не мог бы объяснить, почему он стал каждую неделю посылать ей цветы. Может быть только так он и мог выразить ей благодарность за то, что она его спасла; описать это словами он не умел. А может быть, тут было другое: он молча, издали, пытался рассказать ей о своей любви, ведь все другие пути были ему заказаны. Возможно, тут смешались оба чувства, кто знает, только он довольно скоро услышал, что на ферму, где она живет с Лаббоком – это милях в семи-восьми отсюда, – каждую субботу утром доставляют огромный букет красных роз и хоть бы раз вложили визитную карточку.

Лаббок называл ее мисс Говард, но на самом деле она была мужняя жена и до сих пор не развелась с мистером Бейли, аскетом-пуританином и владельцем магазинчика, в котором продавались модные товары под старину и канцелярские принадлежности; жил он неподалеку, в городке, где устраиваются базары. Бейли был из той породы людей, которые ни за что не выпишут, скажем, десять чеков и не пошлют их по десяти адресам, а выпишут один, получат деньги и будут ходить по городу и раздавать наличными, чтобы сэкономить десять почтовых марок. Когда он покупал жене новое пальто или платье – а такое случалось нечасто, – он тоже давал ей наличные и сдачу отбирал до пенса. Лаббоку не пришлось слишком долго убеждать ее, что жизнь может предложить ей что-то более увлекательное, чем эти грошовые расчеты. Через каких-нибудь полгода она сменила дешевые пальто и платья на норковые манто и шляпки из магазинов Мейфэра