Певец тропических островов - [58]

— А в Кракове? В Кракове вы никогда не выступали?

— Пока нет. Но возможно, осенью получу ангажемент, — отвечала она. — А вы случайно не краковянин?

— И да, и нет. Я родился и вырос в Варшаве, но последние несколько лет жил в Кракове, служил там.

Она молчала. Поставив локоток на стол, повернулась к нему в профиль. Допила свою рюмку и уставилась на розовую концертную эстраду, почти полностью тонувшую в сумерках, ядовитый луч на вершине купола наконец угас.

Разумеется, в сумерках не могло быть и речи о чтении. Он закрыл книжку и повернулся боком. Впервые дождался в "Спортивном" вечера и не собирался отсюда уходить. Пододвинул стоявший поблизости стульчик и вытянул ноги. Густые из-за набежавших туч сумерки казались сизо-синими и набухшими от духоты. Панама и светлосерый костюм белели на фоне темного куста. Точно так же чуть поодаль белело платьице… Кто же она? Актриса? Ни лица ее, ни смуглых плеч почти не было видно — они едва угадывались в темноте. И вдруг до него донеслось позвякивание — должно быть, она постукивала рюмкой о бутылку, подзывая официанта.

И тогда в освещенных дверях возникла мужская фигура с дугообразными ногами. Зашуршал гравий, и официант, а вернее, его тень промелькнула мимо Вахицкого.

— Вы меня звали? — спросил официант.

— Почему не зажигают свет? — сказала она.

— Пробки дурят. Хозяйка мигом исправит. Не желаете ли еще выпить?

— Пока нет. Ага, вот еще что, — донесся голос. — Поставьте, пожалуйста, какую-нибудь пластинку.

И в самом деле через несколько минут меж ветвями загорелись разноцветные лампочки, а из дверей "Спортивного" поплыли звуки скрипки. На Вахицкого, впервые слушавшего вблизи громкую музыку граммофона и любовавшегося здешней иллюминацией лишь сверху, с тротуара, подобные театральные эффекты подействовали ошеломляюще.

Сад еще больше походил на тот — шомберговский! Вполне прозаической формы и даже словно бы домашней работы листья сливались теперь в разноцветные астральные пятна, а где-то дальше, возможно, начинался тропический лес. Свисавшая сверху лиловая лампочка превратила родимую акацию в соцветия самой настоящей глицинии. Наконец-то! А багряный отсвет другой придавал отцветшим свечкам каштанов сходство с кроваво-красными растениями-паразитами и, быть может, даже с орхидеями. В глубине темнела эстрада летнего театра, кое-где освещенная прозрачными огоньками и, быть может, скрывавшая в своей глубине тени артисток, сидящих за невидимыми пюпитрами. Можно было подумать, что огни погасли нарочно, по воле невидимого режиссера. И хотя звуки скрипок и других инструментов вырывались на божий свет из дверей ресторана и лишь потом уходили под купол эстрады, из-за причуд акустики казалось, что музыка звучит именно там.

Но мало этого! Лена — музыкантша из оркестра, которую хозяин отеля, плотоядный немец Шомберг, вечно запугивал, домогаясь ее близости, и которую точно в таком же саду встретил после концерта Генст, чтобы потом увезти на затерянный остров Самбуран, — казалось, сошла сейчас со сцены, чтобы, подчиняясь хозяину, ублажать гостей, и теперь сидела в одиночестве, всего в нескольких шагах от него, Леона Вахицкого. Платье ее белело, а лицо, озаренное светившей из-за вотки голубоватой лампочкой, казалось призрачным. "Нет, это невероятно!" — воскликнул он про себя. У кривоногого, стоявшего на пороге ресторана официанта за носочной подвязкой вполне мог быть спрятан нож. А дьявол его знает — все, все было возможно в этой диковинной сказке, в этом варшавском варианте конрадовского романа.

Он не выдержал.

— Вы читали Конрада?

— Что-о? — Она с некоторой враждебностью повернула голову.

— "Победу" Конрада? Ха, в переводе Анели Загурской. Я полагаю, что читали?

— Разумеется. Но не понимаю… к чему это?

— Как это — не понимаю? Вы лучше посмотрите туда, вон туда! — Он по-птичьи взмахнул рукой, словно бы собираясь взлететь, и показал на черневшую в глубине сценку и на лесенку сбоку от нее, едва желтевшую в тусклом свете лампочки. — Вы видите эту эстраду?

— Постойте, постойте! — воскликнула она.

И по ее нахмуренным в изумлении бровям он почувствовал вдруг, что она словно бы неожиданно начинает понимать.

— Постойте… постойте… — повторила она. — Была какая-то там история с таким тощим-претощим женоненавистником. Со скелетом, на котором костюм висел как на вешалке? Он как будто был и шулером?..

— Мистер Джонс, — напомнил он, — тот самый мистер Джонс, у которого был слуга Рикардо, прятавший за носочной подвязкой нож. Помните, они устроили заговор против шведа Гейста, а потом на лодке, умирая от голода и жажды, еле-еле добрались до острова Самбуран и там в конце концов убили Ле…

— Постойте, постойте! — Она сделала жест рукой, словно отталкивая его. — Кажется, это было в каком-то отеле или в ресторане, — говорила она медленно. — Постойте. Там за отелем, в саду, стояли столики или что-то в этом роде и был… был… Боже! Как это странно! Был маленький театр, где давали концерты… Теперь даже эту пластинку я слушаю совсем по-другому. Как… как же ее звали? — неожиданно воскликнула она.

— Лена!

— Но ведь это, это плагиат! — воскликнула она.