Певец тропических островов - [35]

К кому это относилось, что убрать? Фраза "ты должна его убрать" поначалу Леона ничем не поразила, была настолько непонятна, что сама собой преобразилась в его воображении в невинное и вполне понятное предложение "ты должна это убрать". Может, потому, что он сам занят был мыслями об уборке и приведении в порядок комнат и дома. Ты должна здесь убрать! Уборка заключается в том, что некто ходит с тряпкой в руках по дому, стирает пыль, переставляет предметы, складывает бумаги или, наконец, перебирает их и прячет. Но когда он прочитал записку еще раз, то с изумлением заметил, что фраза эта звучит совсем по-другому и слова "ты должна его убрать" не отвечают образу человека, держащего в руке тряпку для пыли. Когда хотят убрать кого-то — держат в руке нечто совсем иное.

Он был крайне удивлен, но не почувствовал ничего особенного. Терялся в догадках и все время манипулировал словами "ты должна его убрать", примериваясь к ним и пытаясь их приспособить к каким-нибудь будничным случаям, обычным ситуациям, пытаясь найти в них истинный и какой-то семейно-домашний смысл, да, именно домашний… словно бы это был наказ рачительной и заботливой хозяйки дома. Он безо всякой связи подумал даже об ужинах, где подавались литовские колдуны, приготовлению которых мать обучала своих кухарок по старинным рецептам. Но чем больше он вертел в уме эту фразу, тем больше удивлялся. Ни с того ни с сего ему припомнился ночной, темный Бельведерский парк, где нашли труп неизвестно кем застреленного жандарма. Он слышал разные сплетни на эту тему. Нет, в этой записке речь шла вовсе не о приготовлении литовских колдунов. Но о чем же тогда?

IV

Солнце уже проделало свой путь по ченстоховскому небу, и теперь лишь макушка его выглядывала из-за крыш. Эдакая залихватская, дерзкая макушка — лысина провинциала. Заметив в столовой какие-то двери, по всей вероятности выходящие во двор, Леон Вахицкий несколько минут боролся с ними, потом отыскал наверху щеколду и распахнул их настежь. Остановился на пороге, шевельнул ноздрями и втянул воздух с выражением внезапной и чуточку бессмысленной радости на лице.

Все дело было в том, что двери вели не во двор, а на большую веранду с деревянной, покрашенной белой краской балюстрадой, с круглыми столбиками вокруг. За балюстрадой виднелось нечто красное, розовое и пестрое. Но самое главное, что оттуда доносился чуть сладковатый, терпкий, одуряющий, подобно наркотику, аромат. Это была "Улыбка фортуны", польское ее издание в адаптированном виде.

Леон знал, что ченстоховский дом окружен садом, по местным понятиям довольно большим, но не предполагал, что дядюшка его матери или сама мать могли заниматься садоводством. Флорикультурой. Там были разбиты клумбы и цветники. Огромная круглая клумба посередке и продолговатые, а иногда и изогнутые, как закорючки, пестрые грядки с обеих сторон. Держа в руках шланг — резиновую змею, из пасти которой взлетал к небу и падал на землю небольшой фонтан, — их поливала все та же пузатая кухарка — свежесть, влага и резкие цветочные запахи, подобно душному облаку духов, прямо-таки обволакивали веранду. Леон не разбирался в цветах, однако различил белые и темно-красные гвоздики, создающие на этих пестрых ковриках некий патриотический узор. Множество белых и лиловых левкоев, пылающие настурции, фиолетовые и кремовые ирисы, целые кусты блестевших пурпуром пионов, розы всевозможных цветов и оттенков, садовые лилии, оранжевые, в крапинку или же белые, называемые в деревне лилиями святого Станислава.

На веранде, совсем пустой и, должно быть, недавно подметенной кухаркой, потому что на полу темнели мокрые пятна (он был сбрызнут водой перед уборкой), на пустой веранде стояла только старая продавленная кушетка с выпиравшими во все стороны пружинами и торчащими коричневыми клочьями. Никакого кресла, в котором, вдыхая аромат цветов, могла бы раскачиваться своевольная девушка, дочь торгового агента, объект неосторожного увлечения неопытного капитана, никакого такого кресла не было. Торговый агент, поставщик всякого товара с грузом гнилой картошки включительно, нежный папа и подозрительная личность, должно быть, закруглил свои дела и вместе с дочкой уехал куда-то. А может, оба умерли.

Впрочем, все это — невольно наводившее на мысль о призраках и бесконечно грустное — все же не обладало настойчивой силой фантастического видения, которое преследовало, скажем, в "Спортивном". Правда, и здесь таился какой-то намек, наводящий на мысль о Конраде, но смутный, едва уловимый. Тут ничего не случалось, да и не могло случиться. Заброшенная веранда, брошенный жильцами дом. Только цветники как-то уцелели, заполонив все вокруг своими красками и ароматом, но некому было им радоваться. "Улыбка фортуны" постепенно угасла, а когда кухарка, оставив шланг, вошла по ступенькам на веранду, улетучилась вовсе.

— Чем же это так пахнет, гвоздиками? — спросил Леон громким голосом.

Она приставила ладонь к уху.

— Что? Что? Нет, это левкои. Я вам на ужин приготовила курицу с рисом. Любите?

Левкои! Всего-навсего левкои, без намеков на высшее предназначение. Обычные скромные цветочки. Даже удивительно, что так пахнут, могли бы пахнуть дегтем. Такие же безвредные и прозаичные, как, скажем, вчерашний дождик в Варшаве, дождик такого рода, который может вызывать у соотечественников ассоциации лишь с грибами, ну, скажем, еще с грибным супом.