Певец тропических островов - [145]

И еще голубоватая бутылка водки… Одна из выстроившейся на столе внушительной батареи. Леон даже подумал, что в таком количестве водки можно утопить не двадцать с небольшим человек, шумно веселящихся за столом, а буквально весь "Прометей". Руки находились и непрестанном движении, бутылки наклонялись над рюмками, рюмки ни минуты не оставались пустыми, буль-буль-буль, булькало и них, словно в горле соловья. Рука соседа (сосида) слева, а также руки сидящих напротив, в том числе и самого подполковника, так и мелькали перед Вахицким, сверкая манжетами, поднося к его высокому бокалу одну за другой все новые и новые бутылки. Именно поэтому — прежде всего поэтому! — в памяти Леона не осталось фамилии певицы (как и прочих фамилий), да и вообще из головы улетучилось почти все, что касалось вечорници, а то, что осталось, представляло собой разрозненные обрывки, никак не желавшие складываться в общую картину. Когда на следующий день (на рассвете) Вахицкий проснулся у себя в гостинице, его страшно мутило и нестерпимой головной боли сопутствовало пренеприятное ощущение, которое он тут же попытался подавить. Леон как будто обвинял себя или подозревал в чем-то мерзком… Нет! — поспешил он отбросит!" подозрение, чувствуя в душе моральное отвращение к самому себе, а во рту — физически ощутимый осадок от этого отвращения. Но когда, встав с постели, он обнаружил на столе припасенные с вечера пиво и портер и метод "клин клином" оказал свое действие, внезапно воскликнул про себя: "Не будь дураком!" — и, как говорится, посмотрел этому мерзкому подозрению прямо в лицо. Мерзость она и есть мерзость, что поделаешь, сказал он себе, но тем не менее я остаюсь при своем мнении: вчера меня просто споили, причем умышленно.

IV

И все-таки: как же это могло произойти с ним, при его-то крепкой голове? Не подействовал ли тут какой-то скрытый психологический фактор, заставивший его разоружиться и понизивший сопротивляемость организма к спиртному? Это было не исключено и даже вполне возможно.

Разоружающим фактором могло быть нечто, в чем ему не хотелось признаваться, но что росло и зрело в его душе по отношению к панне Барбре. Кстати говоря, он уже знал, что ее фамилия Дзвонигай, но не был уверен — ибо с ней никогда ни в чем нельзя было быть уверенным, — что это настоящая фамилия, а не вымышленная, не сценический псевдоним. Предположение, что она замужем — как с полным на то основанием мог заключить адвокат Гроссенберг, — Леону, естественно, и в голову не приходило. Как оно было в действительности, знали, вероятно, лишь в варшавском адресном столе либо в юм костеле, где хранились акты о церковных браках.

"Ловелас поневоле!" — так говорили о Вахицком краковские злые языки, когда в окна и двери поездов, в которых он совершал воображаемые путешествия в поисках сильных ощущений, лезли предприимчивые барышни и замужние дамы с намерением любой ценой заслонить своими прелестями мелькающие за окном пейзажи. "Не туда смотришь, — казалось, говорили они. — Неужели не видишь, что я получше всякого пейзажа?"

Однако эти дамы глубоко заблуждались, ибо ни одна из них не могла дать ему того, чего он со странным упорством искал, а именно страха.

Любители сильных ощущений пока еще не стали объектом литературных исследований. Разумеется, в литературе описывались так называемые авантюристы (к которым серьезные писатели — непонятно почему — обычно относятся с пренебрежением), но никто не описал механизм импульсов, побуждавших их устремляться навстречу опасностям. Это — почти не тронутая целина, и коллекционирование ощущений опасности вместе с приносимым этими ощущениями чувством удовлетворения и блаженством, кажется, не имеет в науке своего названия, специального термина.

Автор (Адам Гроссенберг) не претендует на знание психологии. Однако вовсе не обязательно быть психологом, чтобы понять следующее.

Барбра, в представлении Вахицкого, не имела ничего общего с предприимчивыми и ревнивыми краковянками, которые пытались отгородить его от созерцания внушающих ужас картин, мелькающих за окнами экспресса, который с воем летел в полное опасностей неведомое. Напротив! Не демонстрируя наготы плеч, не ослепляя красотою икр, чаще всего в скромном платьице с монашеским капюшоном, она не заслоняла от него вагонного окна, а, наоборот, как бы к этому окну подзывала. Можно сказать, став сбоку, протягивала руку и указывала то на одно, то на другое. И везде, куда бы она ни указала, мелькала тень страха. Либо его обещания. Леону казалось, Барбра говорит: "Ради бога, если вам так хочется — смотрите!.." Иными словами, она приносила ему или, вернее, готова была принести из нереального мира (из поезда мечты) кусочек реальности, превратить до сих пор весьма туманный мираж в нечто осязаемое, чтобы видение и призрак могли стать фактом и плотью. Не далее как сегодня она, например, почему-то ему сказала: "Может быть, теперь вы начнете бояться моего смеха!.."

В этом уже содержится некий намек, подумал бы каждый из нас, особенно если б мы знали, сколько загадок скрывает в себе "Спортивный"; взять хотя бы теорию Вахицкого о том, что ресторан субсидируется генштабом. Кто его знает, звучит это фантастически, но лучше держаться подальше, вдруг там сталкиваются интересы каких-нибудь разведок! — подумали бы мы и поспешили унести ноги. Так повел бы себя всякий нормальный человек, поскольку нормальные люди не любят, когда мороз пробирает их по коже, притом не в кино на фильме ужасов, а в собственной, сугубо личной жизни. Но вся штука в том, что Вахицкий (будучи нормальным) сильно отклонялся от нормы.