Певец революционной эпохи - [7]

"В высказываниях Фадеева, - писала она много лет спустя, - как еще никогда до этого, я как бы увидела картину бытия советской литературы, ее поколений, жизненно и философски разноликих, с неизбежными противоречиями и сложностями идейной борьбы".

Четко ориентироваться в кажущемся хаосе взглядов, концепций, течений Фадеев мог потому, что обладал верным компасом - партийным подходом ко всему происходящему. Он сочетал в себе энергичного работника, проверяющего свои действия соответствием передовой теории мыслителя, озабоченного тем, чтобы повседневными делами утверждать свои идеи. Фадеев - писатель и литературный деятель неотделим от Фадеева - автора ряда статей и докладов о самых актуальных политических и художественных проблемах. В основе его эстетических исканий - мысль о многогранном и полнокровном изображении новой жизни в ее реальности и ее перспективах. Фадеев решительно отвергал теории, узаконивающие произвольные, субъективистские воззрения на искусство.

Бой велся на два фронта.

Фадеев глубоко разобрался в идеалистической сущности высказываний "перевальцев", которые отстаивали приоритет "непосредственных впечатлений", игнорировали социальные корни поведения и мышления людей. Проникать во внутренний мир героев - вот чего требовал от себя и других литераторов Фадеев, осуждая, как сказано в одном из его писем, всякий "психологизм" самодовлеющего характера.

Другим противником Фадеев считал схематизм, однолинейность, механическое прикрепление персонажен к классовому признаку, должностной функции. Лефовский "культ факта" представлялся ему губительным для искусства, поскольку обрекал художников на описательность, фактографию.

В полемике с упрощенчеством и схематизмом родилась теория "живого человека". Ее сторонники, и Фадеев в их числе, стояли за то, чтобы очищать наблюдения от всего внешнего, наносного и, по-толстовски "срывая маски", идти в глубь явлений, фактов, характеров, показывать душевную жизнь людей во всей ее сложности, противоречиях, диалектике развития. Понятное само по себе требование, однако, нередко приводило к той "самодовлеющей" психологии, против которой выступали его авторы. Впрочем, им нужно было уточнять и многое другое. Лозунг "диалектического метода" в художественном творчестве зачастую отождествлялся тогда с философским методом, недоверчивое отношение к псевдоромантике переносилось на романтику вообще и т.д.

Фадеев и его товарищи первыми брались за выяснение отличительных черт нового искусства, и не удивительны допускавшиеся ими ошибки и неточности. Разрастаясь, эти ошибки могли привести к губительным последствиям, как это и случилось впоследствии с руководителями РАПП, которые оказались в тенетах групповщины и грубого администраторства. Фадеев, являвшийся одним из активных деятелей РАПП, признавал свою ответственность за допускавшиеся ошибки и много сделал, чтобы исправить их. Не всегда и не сразу он находил верные решения. Но Фадеев никогда не боялся уточнять высказанные положения, выдвигал новые, подсказанные жизнью, совершенствовал стиль и методы своей практической работы. Для него характерен историзм в подходе к настоящему и прошлому.

По-прежнему обращаясь к темам гражданской войны, Фадеев стремился еще глубже понять самый ход истории, осмыслить масштабы исторического развития, его внутренние закономерности. К этим закономерностям он относит процессы, происходящие в гуще масс и знаменующиеся бурным ростом человеческих индивидуальностей. Оценивая меру гуманизма, значение личности, Фадеев не признает какого бы то ни было противопоставления масштабности исторического развития и нравственных критериев человечности. Кстати, тягу к созданию произведений о "судьбе народной - судьбе человеческой" вместе с Фадеевым испытывал тогда ряд писателей: А.Толстой с его "Хождением по мукам", М.Шолохов с "Тихим Доном", В.Маяковский с "Хорошо!" и другие.

О создании эпического произведения, посвященного гражданской войне, Фадеев мечтал еще в то время, когда начинал работу над "Разгромом". В его архиве сохранились наброски не осуществленных тогда произведений. Почти одновременно шла работа над двумя эпическими вещами: "Провинция" и "Последний из тазов". Первое осталось лишь в набросках, второе - под названием "Последний из удэге" - публиковалось в течение почти десяти лет. К сожалению, и этот роман автор не успел завершить.

И опубликованное ранее, и только что задуманное Фадеевым сближает прежде всего глубокий психологизм. Не менее существенны и различия, "Разгром" локален не только по месту, но и по времени действия, биографии героев в этом романе не прослеживаются подробно, круг действующих лиц ограничен преимущественно бойцами партизанского отряда. А в "Последнем из удэге" писатель намеревался показать большую полосу жизни своих героев, их взаимоотношения с разными социальными слоями. Применительно к "Последнему из удэге" можно с полным правом говорить и о многоплановости повествования, и о его глубочайшем психологизме.

Действие романа охватывает два с небольшим месяца драматического и трагического 1919 года в Приморье. Однако автору понадобилось вернуться на несколько лет назад, чтобы показать, чем жило общество в канун революции. Да и само это общество выступает в многообразии классов, социальных групп и прослоек, национальностей, индивидуальных судеб. На страницах романа мы знакомимся с пролетариями старших поколений и рабочей молодежью, с крестьянами-тружениками и кулачеством, ориентирующимся на Америку, с семьями русского интеллигента и владивостокского миллионера. Перед нами люди, стоящие по разные стороны баррикады: большевики-подпольщики, красные партизаны, белогвардейцы, японские оккупанты. Вопрос о классовом самоопределении властно встал перед народами Дальнего Востока. В лагере революции - племя удэге, которое при капитализме было обречено на вымирание, лучшие представители корейского и китайского народов; в лагере контрреволюции - китайские хунхузы.