Певчее сердце - [26]

— Я ничего не знаю. Мне ничего не известно, ничем помочь следствию не могу.

Её отпускали и вызывали снова. Допрашивали разные сотрудники. Это было похоже на изощрённую психологическую игру — плохой следователь, хороший следователь. У них было полное досье на неё, вся её подноготная: детализация звонков, покупки, налоги, штрафы, передвижения по миру, диагнозы и любимые блюда, её ДНК и отпечатки пальцев. Большой Брат наблюдал за ней. Он намекал: только попробуй оступиться, мы сразу вычислим тебя. Малейший промах — и ты попалась. Ты отсканирована, сфотографирована, пронумерована и занесена в наши базы. Только кинь мусор в урну — и мы будем знать, что ты здесь была. Вот на этом фантике — твои отпечатки, потожировые.

Они пытались её запутать, загнать в тупик, поймать на лжи, подловить на какой-нибудь нестыковке. «Почему вы в прошлый раз сказали вот такими словами, а сейчас говорите другими? Вот протокол того допроса, вы сами его подписали. Что это значит? Вы юлите, изворачиваетесь. Вам есть, что скрывать?»

— Я ничего не скрываю! — закричала она. — Не цепляйтесь к словам, не пытайтесь меня запутать!

Один следователь был очень груб. (Видимо, «плохой»).

— Послушайте, дамочка. Вы у нас, конечно, творческая личность и всё такое, но тут вам не театр и не кино. Не надо тут пускать слёзки, делать невинные глазки и заламывать ручки. На меня все эти ваши штучки не действуют. Отвечайте на заданные вам вопросы! И без вранья! Враньё я чую за версту!

Его коллега, напротив, стелил очень мягко, вкрадчиво, почти ласково.

— Мария Дмитриевна, ну что за детский сад, в самом деле!.. Это же в ваших интересах. Расскажите всё, как есть, и к вам никаких претензий! Пойдёте домой с чистой душой, и никто вас больше дёргать не будет. И забудете, как страшный сон. Может, водички?.. Распишитесь, пожалуйста, вот здесь... Вот и всё, и совсем не больно.

Её отпустили, заставив дать обязательство о явке в суд в качестве свидетеля, если потребуется. В коридоре она встретилась с Борисом Михайловичем.

— И ты тоже? — сорвалось с её губ.

— Это звучит прямо как «и ты, Брут», — усмехнулся бывший супруг. — Нет, Машенька, я свидетель защиты. Я на стороне Владиславы.

Ледяной панцирь ужаса начал таять и хлынул по щекам. Они сидели на скамейке в сквере, Мария пила судорожными глоточками воду из бутылочки, а Борис Михайлович приговаривал:

— Ну, ну, Маша... Держись. Всё это, конечно, неприятно, но не смертельно.

— Что вообще происходит? — уцепилась за него Мария, как за спасательный круг. — Боря, ты что-нибудь знаешь? Что это за охота, кто хочет устранить Владу?

— Машенька, всё это сложно, — вздохнул тот. — В двух словах не объяснишь. Но я могу тебя заверить, что она не сделала ничего такого, в чём её обвиняют. А обвинить её готовы в чём угодно, даже в колдовстве и принесении в жертву младенцев, если не останется иных вариантов. Я считаю, что доказательства её вины сфальсифицированы. Влада — сильная фигура, её хотят вывести из игры её недоброжелатели. Я хоть и являюсь её конкурентом, но не заинтересован в её уничтожении... ни в каком из смыслов этого слова. Поэтому я на стороне защиты.

К ней возобновился интерес и со стороны журналистов. Мария отказывалась давать какие-либо интервью по поводу Влады, осознавая, что любое неосторожно оброненное слово может быть подхвачено, перелицовано, вывернуто наизнанку. Стиснув зубы, она молчала.

Дело против Влады гремело по всему миру. Это сказалось и на работе Марии. Как ни странно, охлаждение началось с западной стороны, в чьей лояльности она когда-то была так уверена, а вот в России интерес зрителя к ней возрос. Напряжение между Россией и Западом нарастало, политика накладывала отпечаток своей грязной лапы на все остальные сферы жизни. Казалось бы, какое музыка могла иметь ко всему этому отношение? И, тем не менее, у неё сорвались концерты в Европе, когда после полугодичного молчания снова прорезался её голос.

— Плюнь ты на них и разотри, — утешала мама. — Чужие люди они и есть чужие люди. А Родина есть Родина.

Голос звучал два месяца, и Мария старалась выжать из этой возможности всё по максимуму. Оставив Ксюшу с мамой, она отправилась в концертный тур по России. Снова и снова она пела, не добавляя ни единого слова от себя в тексты арий, но её голос летел, как вооружённый мечом архангел. Он вышел на тропу войны, бросая вызов всем, кто смел ополчиться против её Влады. Она не делала никаких громких заявлений и комментариев, она просто пела, но в её голосе звенела сталь боевого клинка. Ни единой слезинки не пролили её глаза, но она гордо стояла на сцене, будто облачённая в доспехи и озарённая незримым светом, который заставлял даже хулителей и оппонентов замолкать. Её губы раскрывались лишь для песен, а в остальном были сжаты, но глаза испепеляли каждого, кто высказывал хоть малейшее слово против Влады. Она без объяснений порвала общение со всеми, кто встал на сторону обвинителей. Были в их числе и некоторые режиссёры, с которыми она прежде успешно работала. Мария непреклонно вычёркивала их и им подобных из своей жизни. Она просто не могла запятнать себя хоть каким-то сотрудничеством с теми, кто высказывался о Владе плохо.