Петушиное пение - [12]

- Напиши, дружище. Отчего ты этого не напишешь? - каждый раз говорил мне Варда.

- Да ведь здесь нет сквозного действия, - защищался я.

- Сквозное действие! - возмущенно говорил он. Брал мою туру или слона и сердито добавлял: - Разве у жизни бывает сквозное действие?

А когда в ответ я только отмахивался, он обращался к старому официанту, который стоял неподалеку от нашего столика, спрятав руки под фалдами обшарпанного фрака, и наблюдал за нашей игрой.

- Как думаете, пан официант, есть у жизни какое-нибудь сквозное действие?

Пан Земан всякий раз усмехался печальными глазами - они у него были, как у состарившихся легавых, - и, нерешительно покашливая, точно извиняясь, что не может нам помочь, отвечал:

- Этого я, простите, пан доктор, не знаю.

Каждый, кто когда-либо положил книгу на один из мраморных столиков в кафе "У черной розы", в глазах пана Земана был доктором. Потом, еще раз неуверенно кашлянув и наблюдая за очередным ходом, к которому я готовился, добавлял:

- Этого бы я вам, пан доктор, не советовал. Так вы можете потерять королеву.

"Я уже потерял свою королеву, - мог бы я теперь ему ответить. - Потерял и не спас. Теперь уже придется доигрывать партию без нее".

Нe будь встречи с Вардой, я бы вряд ли когда-нибудь вспомнил официанта Земана. Теперь же я вновь увидел его перед собой, как живого. Сколько раз я следил, как он медленно подходит к собравшемуся расплатиться посетителю. Как лезет под фалду обшарпанного фрака, звенит мелочью в кожаном мешочке, вылавливает несколько монет для посетителя, который расплачивается банкнотой, кланяется в пояс, благодаря за чаевые, шаркая, медленно подходит к большому окну и, держа руки под фалдами, наблюдает за пешеходами. Что я о нем знал? Как часто я пытался догадаться, о чем он думает. Быть может, говорит себе, что светит солнце, что людям захочется пить и скоро они станут заходить сюда на стаканчик холодного пива. Быть может, когда начинало накрапывать, говорил себе, что дождь загонит людей в сухое помещение. Но скорее всего со всех сторон прокручивал в голове, что за вопрос задали ему те два молокососа, и спрашивал теперь сам себя, есть ли у жизни сквозное действие? Я знал только, что он служил в "Черной розе" еще до того, как я появился на свет. Всю жизнь носил два черных кофе к круглому столику "четверке" - с утра до ночи и завтра снова. Знал, что однажды, в давнюю пору он ушел из "Черной розы", на все, что сэкономил из чаевых, купил где-то в предместье ресторан, истратил все, что имел, еще и задолжал, а через год вернулся назад, в "Черную розу", только стaл немного пепельнее лицом, немного чаще кашлял да на его усталых ногах прибавилось варикозных вен. И снова от стола на кухню, от стеллажа с газетами к бильярду, от картежников к большому окну на улицу, за которым то светило солнце, то шел дождь и люди торопились бог весть куда. Возможно, он спрашивал себя, почему и куда все так торопятся. Не был ли это все тот же вопрос, только в ином обличии?

Педро, до сих пор неподвижно стоявший возле меня на спинке скамьи, пристально глядя вперед, минутами, как и я, поднимал голову к куполу неба, будто и он вспоминал, размышлял, искал ответы. Одна из моих трудностей с ним - я никогда точно не знаю, не насмехается ли он надо мной, когда кажется, будто он мне подражает. Прежде это выводило меня из себя. Теперь я делаю вид, что ничего не замечаю.

- Как думаешь, Педро, - обратился я к нему, - есть у жизни какое-нибудь сквозное действие?

- Сквозное действие? - переспросил он, как будто не поняв. Пожалуй, иногда я требую от него слишком многого. - Действие? - снова удивленно переспрашивает Педро. Он вяло взмахнул крыльями, точно пожал плечами, и опять я увидел перед собой старого официанта из "Черной розы", который говорил: "Этого я, простите, не знаю". Ответ Педро, как я и подозревал, все же оказался иным.

- Действие? - повторил он уже в третий раз. - Мало тебе прекрасной ночи? Мало того, что утром снова взойдет солнце? Что будет прекрасный день?

ХVII

Я борюсь с этим давно. Оно держит меня, как удочка, на которой я трепыхаюсь. Ничего не помогает, каждый раз острие крючка вонзается еще глубже.

Если я спрашиваю отца Бальтазара, он отвечает:

- Тот, Кто там, над нами, руководит каждым нашим шагом.

Ответ Педро вы уже знаете:

- Мало тебе того, что сегодня прекрасный день?

Словарь его не богаче, чем песня шарманки. Он мне не поможет, ни он, ни Бальтазар, а других я и не спрашиваю.

Сижу порой на склоне в лесу и говорю себе: вот дерево. Время терпеливо вычерчивает на нем годовые кольца, сок поднимается по его стволу до кроны, в которой я сейчас слышу дятла, выстукивающего непонятное мне послание. Однажды, когда дерево дорастет до определенных размеров, придут дровосеки с топором и пилой и завершат его жизнь. Но возможно, еще до них появятся гусеницы бабочек-монашек, обгложут кору на стволе, и дерево зачахнет, рассыплется в труху прежде, чем сможет послужить балкой для постройки или порогом для дома.

В другой раз говорю себе: вот камень. Возможно, он лежит здесь целую вечность. Возможно, его привезли сюда вместе со щебенкой. Возможно, извлекли из земли плугом на ближайшем поле и перевалили сюда, где он не мешает. Пыль и земля приросли к нему, дожди и снега постепенно его вымывают. И это все? Это жизнь, сюжет жизни дерева, камня? А может, он лежал или еще будет лежать посреди ручья, чтобы в решающую минуту послужить кому-нибудь, кто иначе не смог бы попасть на: другой берег?