Баронесса покраснела.
— Ничего — сказал сотник Абрамов — надо будет, сам своих курей потопчешь.
Баронесса покраснела ещё больше.
— Давайте без пошлости, сотник — одёрнул казака Глебов и мужику — и так, покупка состоялась?
— Да — с неохотой сказал мужик и взял портсигар.
— Тогда пишите расписку, что за петуха заплачено сполна и претензий не имеете.
— Что не имею?
— Ну, что ты всем доволен.
— Да не всем я доволен. Петуха-то нет.
— Так обменяешь на портсигар — возмутился Абрамов — за него ты трёх петухов получишь. Пиши расписку, а не то я тебя шашкой полосну.
— Это вы можете — недовольно пробурчал мужик и сверкнул злобным взглядом — чего доброго, а это можете.
— Дайте ему бумагу, Александр Александрович — сказ Глебов.
Мужику дали бумагу и химический карандаш, он сел за стол и, слюнявя грифель, очень медленно с трудом написал расписку печатными буквами.
— Вот и славно — сказал Боровский, прочитав бумагу — можете быть свободны.
Мужик, что-то ворча под нос удалился.
— Но господа — сказал Боровский, — у нас тут суд чести, а не торговля петухами. Прапорщика мы обязаны наказать и доложить о выполнении главнокомандующему армии.
— Но не повесим же мы её в самом деле, генерал? — сказал полковник Зимин. Он положил ногу на ногу и качал правой ногой, полуоторванный каблук хлопал по подошве сапога.
— Прекратите вы чертей качать, полковник — сказал Боровский — и сделаете что-нибудь со своим каблуком. И предлагайте дело!
— А что я с ним сделаю? Если прапорщику верёвка не пригодиться, то отдайте ею мне. Я ею сапог подвяжу.
— Это не поможет — сказал Абрамов.
— А что поможет?
— Отставить о сапогах, господа! — скомандовал Боровский. — Что Лавру Георгиевичу ответим?
— Что наказали — ответил Глебов.
— Как?
— Гауптвахтой — подсказал Мазарович. — Десять суток. Запрём в сарае, натаскаем сена. Барышня хотя бы отоспится в тепле.
— Какие десять суток, штабс-капитан? Мы послезавтра выступаем.
— Хорошо, сутки. Но написать-то мы можем десять. Бумага всё стерпит.
— Да и в походе, можно считать, что она под арестом — сказал Глебов.
— Правильно — согласился с ним сотник. — Софья Николаевна, а как вы в седле держитесь.
— Ещё недавно думала, что хорошо — улыбаясь, сказала Софья, — а прошлым летом упала с седла, сломала ногу.
— Пустое. Бывает. Ординарца убили у генерала Эрдели. Я замолвлю словечко.
— Очень вам буду благодарна, Андрей Николаевич — улыбнулась баронесса.
— Сочтёмся, Софья Николаевна.
— Господа, да холодно ей в сарае-то будет — сказал Петровский. — Дождь вон идёт. Сыро и холодно.
— А у нас в Урюпинской наверное снег валит — вздохнул сотник Абрамов.
— Тогда в бане — сказал Зимин. — Натопим баню. Она там помоется, отоспится в тепле. Давно не были в бане, Софья Николаевна?
— Давно — кивнул прапорщик.
— Женщине в бане одной нельзя — хмуро сказал сотник — банник может обидится и навредить как-нибудь.
— Неужели вы верите в эти суеверия, сотник? Домовой, банник. К тому же она не по своей воле, баннику всё можно объяснить. Он поймёт.
— Можно, конечно, — согласился Абрамов.
— Что ж, прекрасно — обрадованно сказал Боровский, — если все согласны, то так и напишем.
Все согласились, стали расходиться.
— Пойдём в сотню, Виктор Витальевич — сказал Абрамов, — подкуём тебя.
— Что я лошадь что ли?
— Не важно, а сапог твой починим.
На следующий день в штабе армии Боровский докладывал Корнилову.
На большом столе была разложена карта, Корнилов склонился над ней. Вокруг стояли руководители похода.
— Мы окружены своими же войсками, перешедшими на сторону большевиков — вздохнул Корнилов. — И, по донесениям разведки, к ним подходят какие-то новые части. Но вот здесь, я думаю, прорваться можно.
— И что это за партия такая? Не слышно о них было. Эсеры — да! А о большевиках никто и не знал. Царская охранка ими почему-то не занималась.
— Охранка ими не занималась в связи с очевидной бредовости коммунистической идеи.
— Идея не показалась нашему народу так уж очевидно бредовой.
— Простой народ, что русский, что французский склонен верить в чудеса и справедливость.
— Зато у них теперь полная демократия — усмехнулся Корнилов. — Пока они на митинге решают: исполнять приказ командиров или нет, наша армия успевает пройти далеко вперёд. Но это всё лирика. Что у вас, Александр Александрович?
— Рапорт. По поводу прапорщика де Боде — доложил Боровский.
— Так, хорошо. Повесили стервеца?
— Никак нет!
— Не понял вас, генерал?
— Суд офицерской чести во всём разобрался. Прапорщик честно во всём признался. Нашлись смягчающие обстоятельства. Всё улажено. За петуха заплачено. Не знаю, остался потерпевший довольный оплатой или нет, но плату взял. Суд решил, что не стоит ради приобретения призрачной лояльности местного населения лишаться хорошего бойца. К тому же есть ещё одно обстоятельство.
— Смягчающее? Какое?
— Вы знаете, Лавр Георгиевич, что в нашей армии воюют пятнадцать женщин-прапорщиков?
— Офицерочки? Знаю.
— Прапорщик де Боде одна из них.
Корнилов тяжело посмотрел на Боровского.
— Рапорт — коротко приказал.
Взял бумагу, прочитал.
— Какие десять суток, генерал? Завтра же выступаем.
— Так точно.
— Хитрецы. Ладно, принимаю ваше решение. Но, надеюсь, что это больше с ним не повторится.
