Понравилось ему это, он и говорит товарищам.
«Смотрите, пока мы окружаем дворец по всем военным правилам, массы сами ввязываются в борьбу. Значит, удар назрел, и необходимо наносить его, не откладывая ни на минуту».
Тут он записку и написал.
«Спешите, товарищ, время не ждёт! Вы, говорит, сами понимаете, фронтовик как будто».
А сам на повязку мою поглядывает на голове.
«Да нет, мол, это сегодня, когда пушку отнимали у юнкеров. Сплоховал малость, вот и саданули немного шашкой».
«Что ж, говорит, стреляный воробей зорче. Сквитаетесь». И пожал мне руку.
Митрия слушают не дыша.
— А рука у него какая? — спрашивает кашевар.
— Рука-то? — Митрий щурит глаза, припоминая. — Ладонь широкая, твёрдая. В общем, надёжная рука.
Где-то в стороне раздаётся удар орудия. Воздух тяжело гудит, и на крыше дворца что-то грузно ухает. Внезапно в окнах гаснет свет. Отчётливее видно нёбо над крышами и мирно плывущие облака.
Откуда-то слева, где у решётки под деревьями таится тёмная солдатская цепь, нарастает шум, подобный приближающемуся раскату грома. Он обрушивается на площадь, как лавина. Винтовочные выстрелы и пулемётная дробь бессильно тонут в могучем гуле подкованных железом солдатских сапог.
— Началось! — Малинин, обнажив стриженую, как у школьника, голову, машет в воздухе своей ушанкой. — За мной! — кричит он и первым бросается вперёд.
Мы укрылись за нашей походной кухней и прижались к стене. Серафимов крепко обнял меня за плечи и держит, как будто я могу убежать. Впереди нас у дворца ещё грохочут выстрелы, но они уже совсем не пугают меня. Их заглушают громкие крики победителей. А мимо нас проносятся всё новые и новые шеренги штурмующих. Серафимов прав: нечего и думать о возвращении назад до тех пор, пока не будет взят Зимний.
Пальба постепенно смолкает. Подождав ещё немного, я влезаю на повозку. Отсюда видно, как красногвардейцы ударами прикладов распахивают тяжёлые двери дворца. Внутри здания опять горит свет, и под высокими лестничными сводами разносятся торжествующие голоса.
— А ну, парень, пойдём и мы, подивимся хоть самую малость, — не стерпев, говорит кашевар.
— А как же лошади?
— Никуда они не денутся. Мы скоро.
Серафимов берёт меня за руку, и мы торопливо идём через площадь.
Во дворец уже врываются со всех сторон красногвардейцы, возбуждённые победой, и мы тоже идём вслед за ними.
Нетерпеливое и жуткое чувство охватывает меня. Кажется, что сейчас перед нами откроется множество невиданных и таинственных чудес. Но первое, что бросается нам в глаза, — это настланные на полу грязные матрацы, груды мятых шинелей, пустые бутылки, ржавые жестяные банки из-под консервов.
— Юнкера напакостили, — брезгливо говорит Серафимов.
Но, увлечённые общим потоком, мы переходим из одного зала в другой, из другого в третий.
Двери везде высокие, в золочёных виньетках, потолки разукрашены, как в церкви. Очень много зеркал.
У одного из них мы останавливаемся. Я вижу перед собой заросшего рыжей щетиной солдата в шинели с грязным подолом, должно быть закапанным щами, в стоптанных сапогах, в старой солдатской папахе с пятном от выдранной кокарды. Его большие красные руки нелепо торчат из коротких рукавов. Рядом с ним стоит худенький мальчик с веснушками на носу, в сбитом набок башлыке. Он смотрит на меня немного удивлёнными, испуганными глазами. Мне не сразу приходит в голову, что этот худенький мальчик и есть я сам. Почему-то мне казалось, что я больше ростом и что вид у меня боевой. Я поправляю башлык и хмурю лоб, но это мало что изменяет.
Наконец залы кончаются, и мы выходим на лестницу. Здесь стоят знакомые нам матросы. Они чём-то озабочены. Это сразу заметно по их мрачным, угрюмым лицам.
И тут я вижу, что на мраморном полу около них лежит студент. Какая-то девушка с толстой санитарной сумкой, свисающей с узкого плеча, склонилась над ним и бережно держит его голову.
— Поздно! — говорит она слабым голосом, бессильно опускает руки, и голова юноши глухо стукается о мраморный пол.
Девушка отходит к окну, плечи её дрожат, и глухие звуки вырываются из груди. Все вокруг тяжело молчат, и я понимаю, что студент умер. Но может ли это быть? «Вы все хорошие, вы все такие хорошие! Я счастлив, я совершенно счастлив», — говорил он ещё совсем недавно тут, на площади, и глаза его радостно горели.
Сверху по лестнице спускается командир Малинин.
— Министры арестованы. Красногвардейцы повели их в Петропавловскую крепость, — говорит он. — Керенский, как выяснилось, бежал из города ещё утром.
— Попался бы он мне, собачий сын! — Матрос Панфилов внезапно поднимает над головой винтовку и замахивается прикладом на огромное зеркало в стене. — Студента убили…
Я отскочил, боясь, что посыплются осколки, но Малинин успел удержать моряка за рукав. Приклад только скользит по бронзовой раме зеркала.
— Не тронь! Это теперь наше, теперь мы хозяева, — сказал Малинин и стал бережно затирать царапину на раме рукавом тужурки.