Петроградская повесть. Морская соль - [3]

Он продолжает говорить, и солдаты в ответ поднимают над головой стиснутые в руках винтовки.

Широкоскулый молодой парень в солдатской шинели забрался на кирпичную ограду.

— Правильно! — кричит он, махая шапкой.

Бабушка подходит к нему и тянет за полу:

— Митрий! Ты, что ли, это?

Здоровое, сияющее лицо солдата сначала выражает досаду: кто это мешает ему? Но в следующее мгновение он виновато спрыгивает на землю:

— Бабушка Василиса! Да как вы сюда попали?

Бабушка только хмурится:

— Не молод ли ты ещё — за ружьё-то схватился?

— Все схватились, не один я. Без этого теперь не обойдёшься!

— Времени терять нельзя! — гремит на весь двор голос человека в кожаной тужурке. — Или сегодня мы их, или завтра они нас. Обуховский завод, Трубный, Патронный, Путиловский, солдаты Волынского полка, Гренадёрского, Семёновского, матросы из Кронштадта, Гельсингфорса заняли в городе боевые позиции! Пора! Пусть штык решит судьбу революции!

Все, гремя сапогами, бросились к выходу.

Митрий нетерпеливо переминается с ноги на ногу:

— Наша сотня строится. Сейчас на плацу перекличка начнётся. Не вовремя вы приехали, бабушка Василиса.

— Да была бы я одна, другое дело. Видишь, ребятишки при мне, — говорит бабушка.

Тут только Митрий замечает нас с Настенькой.

— Чьи это, бабушка Василиса?

— Елены Владиславовны, учительницы, помнишь её? В покров схоронили…

Бабушка неожиданно отворачивается и глядит в тот угол двора, где никого нет.

Митрий озадаченно трёт себе шею.

— Эх, — говорит он, — наша красногвардейская сотня уходит. Пора мне: дело военное.

Молчаливый пожилой солдат в мятой шинели и сильно стоптанных сапогах стоит в стороне от других.

— Серафимов, — окликает его бабушкин внук, — проводи, браток, моих к хозяйке, где мы с тобой квартировали. Я ворочусь, видно будет, что делать.

— Шагом марш!.. — нараспев командует пожилой рабочий в зимней ушанке.

— Ладно, — соглашается солдат, — отведу, не беспокойся.

Красногвардейцы, сохраняя строй, уже выходят в распахнутые ворота.

Митрий на бегу занимает своё место в шеренге и машет нам на прощание рукой.

Ещё минута-другая, и плац перед казармами пустеет.

Вслед за солдатом Серафимовым мы тоже идём к воротам.

Но где же красногвардейцы? Только сейчас они шагали впереди по улице, а теперь все куда-то исчезли.

Часовой делает нам знаки и хитровато подмигивает:

— Давайте сюда, в сторонку!

— Что случилось? — удивляется Серафимов.

— Юнкера[2] пушки поволокли из Павловского училища. Сейчас мимо пойдут. Подальше давай ребят-то, не высовывайтесь… Вон Малинин идёт, командир. Ещё подайся за ворота. Слышишь, что ли?

Наступая друг другу на ноги, мы пятимся за ворота, но и отсюда нам видно, как по опустевшей улице неторопливо шагает рабочего вида человек в зимней ушанке, — он только что подавал команду во дворе. Теперь он молча поглядывает по сторонам. Это Малинин.

А у домов вдоль стен и в подворотнях прячутся красногвардейцы. Так вот почему их не видно на улице!

— Без команды не выскакивать! — предупреждает Малинин. — Все чтобы разом!

— Едут! — приглушённо кричит кто-то.

Слышны топот копыт и стук колёс по булыжнику.

Из-за угла разворачиваются и выезжают на середину улицы запряжённые попарно лошади. Все невысокие, одномастные, со стрижеными гривами. Они тянут за собой пушки. Две не очень большие пушки, но, должно быть, тяжёлые: в каждое орудие впряжено по шесть лошадей.

Вся улица наполняется тревожным грохотом. На лафетах, на стволах пушек и на зарядных ящиках сидят молодые офицеры в новеньких шинелях с золотыми каёмками на красных погонах, Это, должно быть, и есть юнкера.

Позади всех на рослых, гарцующих конях едут двое верховых: маленький желтолицый поручик в короткой кавалерийской куртке и щеголеватый высокий юнкер с усиками на красивом смугло-румяном лице.

Внезапно раздаётся пронзительный свист. Это свистит сам Малинин. Он засунул два пальца в рот, и его серьёзное и уже немолодое лицо приняло вдруг озорное выражение.

И тотчас со всех сторон понеслись нестройные и неразборчивые крики. От домов и из подворотен разом, с какой-то стремительной яростью выскакивают солдаты-красногвардейцы и бросаются на юнкеров.

В одну минуту они стаскивают их с лафетов и с орудийных стволов прямо на мостовую, ловко хватают под уздцы испуганных лошадей.

Бабушкин внук Митрий схватил за повод рослого коня, на котором сидит поручик.

— А ну, слезай, ваше бывшее благородие! Наездился небось! — добродушно говорит он.

Оглушительно хохочут красногвардейцы.

Один из удирающих юнкеров подлез, оказывается, под железные ворота, но зацепился хлястиком шинели и теперь смешно болтает ногами, стараясь отцепиться.

Но что это? Лошадь, на которой сидит поручик, взметнулась на дыбы. Мелькает в воздухе обнажённая шашка.

Митрий вскрикнул, выпустил повод и растерянно трогает рукой голову. Кровь стекает ему на лоб из-под шапки.

— Ярославцев! За мной! — кричит поручик.

Он припал к шее лошади и, крестя шашкой по воздуху, помчался вперёд. За ним рванулась другая лошадь. Франтоватый юнкер с бледным, искажённым лицом на всём скаку проносится мимо нас.

Он едва не сбил лошадью бабушку и Серафимова, потому что как раз в этот момент они, оставив нас, бросились к Митрию. Но один из солдат уже достал бинт из кармана и стал перевязывать ему голову. Малинин тоже подошёл, и слышно было, как он говорил, успокаивая: