Петр Великий – патриот и реформатор - [10]

В этом молчаливом и неуклонном упорстве кроется в значительной мере загадка его личности, столь сбивчивой на первый взгляд, но столь привлекательной при более подробном изучении.

К сожалению, немногие занявшиеся им историки едва ли написали с него похожий портрет. Что же касается полного анализа этого тысячегранного человека, никто еще не приступал к нему.

Первый в Европе историк, попытавшийся составить его биографию, был Вольтер. Выпустив свою историю Карла XII, этот остроумный автор сообразил, что в рассказанной им эпопее первостепенная роль принадлежала не капризному рыцарю, избранному им в герои своей повести, но, скорее, славному неприятелю шведского короля: жизнеописание Петра представляло еще куда более заманчивую тему. Уже в 1739 году, всего через четырнадцать лет после смерти императора, Вольтер стал собирать про него сведения. Два года спустя, в 1741 году, дочь великого преобразователя Елизавета Петровна вступила на престол. Она прослышала про намерения французского литератора, имя которого уже успело прогреметь в Европе, и дала ему заказ на биографию Петра, причем обязалась доставлять автору все на то потребные материалы. Она готова была платить, благо столь знаменитый писатель собирался прославить священную для нее память великого отца ее. Вольтер оказался в незавидном положении: он располагал лишь теми данными, которые ему сообщались из С.-Петербурга. Их переводили и просматривали академики, которым императрица доверила эту работу; главным образом, Ломоносов и Миллер. К тому же Вольтер брался за непосильную работу: он понятия не имел о том языке, на котором герой его книги написал свои бесчисленные письма; он не знал ничего про ту страну, преобразование которой брался описать; он не только никогда не видел ее, но не был в силах ее сколько-нибудь себе представить. В виде поправки к таким невыгодным условиям было постановлено, что каждая глава его сочинений могла быть отпечатана лишь после получения на нее одобрения из С.-Петербурга. Никто не смог бы написать серьезной истории при такой схеме работы, но, несмотря на это, книжонка Вольтера на протяжении двух веков осталась для французской публики наиболее известным сочинением про Петра Великого.

Даже по-русски не существует еще полной и правдивой истории гениального государя, хотя труды Устрялова, Платонова и Ключевского во многих отношениях пролили новый свет на его жизнь. Его переписка, в которой деяния его отражаются с поразительной силой, еще не напечатана целиком. Первый том ее появился в 1887 году, но издание прервалось в 1918 году на седьмом томе, доходящем лишь до 1 июня 1706 года. Приложения к этим томам содержат ответы на утраченные письма Петра, и по одному только первому тому (обнимающему 1688–1701 года и содержащему 402 подписанных Петром документа) видно, что за эти четырнадцать лет его молодости двести пятьдесят его писем не дошли до нас. Петр всегда торопился и далеко не всегда успевал сохранять отпуски своих писем; он, вероятно, отсылал их, как только они были написаны, и во многих случаях можно судить о них лишь по ответам, поступившим в Государственный архив.

Для четырех последних лет его жизни, от 1 июня 1721 года до января 1725 года, существует мало кому знакомый документ, заслуживающий, однако, гораздо большей известности. Это дневник Бергхольца, проживающего эти годы при Дворе Петра. Немецкий его текст редко попадается: он запрятан в тома (от XIX до XXII) Бюшинговского «Magazin für die neue Historie und Geographie», полная серия коего в двадцати пяти томах появилась в Гамбурге между 1767 и 1793 годами. Русский его перевод был издан в двух томах в Москве Амоном в 1858–1860 годах и стал библиографической редкостью, хотя появился вторым изданием.

Фридрих-Вильгельм Бергхольц (1699–1765) был камер-юнкером, а потом камергером Карла-Фридриха, герцога Голштинского (1700–1739). В 1721 году он приехал в Россию со своим государем и остался там до конца царствования Екатерины I. Бергхольц записывал, насколько умел точно и подробно, все, что проходило перед его глазами. После его смерти его рукопись попала к Бюшингу (1724–1793). Это был пастор, служивший (от 1761 по 1765 г.) в лютеранской церкви Св. Петра в С.-Петербурге. Вернувшись в Германию, Бюшинг, историк в душе и потому обуреваемый страхом, знакомым всякому историку, что неизданные документы могут погибнуть, стал издавать те, которые он находил. Ему мы обязаны за обнародование дневника Бергхольца.

Голштинский путешественник не домогался литературного совершенства. Он был простачком, хотевшим только записать для себя или для своих друзей, каких чудес он насмотрелся в России. В начале XVIII века (как, впрочем, и в наши дни) Россия была страной очень мало известной и даже загадочной. Описание этой далекой окраины Европы, составленное очевидцем, должно было неминуемо возбудить любопытство читателей. К сожалению, кругозор Бергхольца ограничен, и проницательность его подчас не безошибочна. Его придворный снобизм неисправим. Бергхольц был из тех людей (а бывают они во всякое время), для которых старшинство гостей за обеденным столом кажется одним из наиболее важных проявлений человеческого мышления. Для него описание России лишь фон, перед которым проходит жизнь его государя, герцога Голштинского. Между тем, для читателя XX века эта сторона дневника всего менее интересна. Ссоры и соперничества членов свиты герцога, счетоводство его Двора, диета Карла-Фридриха и сведения о состоянии его здоровья, воскресные проповеди, читаемые придворным пастором Ремариусом, и особенно перечни мест, занятых гостями за обедом, направо и налево от хозяина, представляют из себя довольно скучное чтение. Наоборот, сотни замечаний про Петра Великого, яркая картина его жизни в стране, только что встряхнувшейся по мановению царя от векового сна своего и брошенной в европейский водоворот, смесь варварства и утонченности, расцветавшая на берегах Невы, в С.-Петербурге, выросшем на болоте всего только за восемнадцать лет до того, вся та часть дневника отпечатывается в памяти читателя с поразительной точностью, хотя вызываемые ею образы состоят, по большей части, из отдельных штрихов. Бергхольц мнил, что он излагает картину путешествия своего герцога в Россию, а между тем, он писал для нас портрет во весь рост императора Петра I. Замена одной темы другою придает его сочинению огромную цену, но в наше время едва ли у кого найдется досуга искать этот облик Петра в семистах с лишним страницах в четверку Бергхольцевского текста. Хотелось бы верить, что извлечения из него, представляемые мною здесь, смогут привлечь внимание знатоков истории XVIII века. Я постарался выбрать лишь те отрывки, которые казались мне особенно характерными для Петра.