Петр Машеров: падение вверх - [25]

Конечно же Машеров все понимал. Понимала это и Полина Галанова. Доверять военнопленному врачу на сто процентов она не могла, потому что мало его знала. Да и в любом случае девушка становилась заложницей ситуации. Поэтому на следующий же день после ухода Петра она вместе с подругой Марией Шарковой тоже подалась в партизаны, в отряд своего любимого Дубняка. А вот мать Машерова осталась в Россонах.

Ввиду всех этих обстоятельств встает еще один вопрос: зачем надо было ставить под удар односельчан, почему бы сразу не пойти к матери?

Тут все просто. Слухи о том, что Машеров не выходит на работу и вообще исчез, расползлись по Россонам. Райцентр крохотный, менее полутора сотен человек, — шила в мешке не утаишь. В то, что Машеров ушел в Ушачи проведать жену брата, никто не верил. Причитания матери о его возможной гибели были рассчитаны на простодушных и сердобольных старушек. Среди погибших он не значился. Стало быть, живой. А раз на работе не появляется — партизанит.

И мать Машерова, как ближайшая родственница, оказывалась под подозрением в первую очередь. В любую минуту к ней могли нагрянуть с обыском немцы или полицаи. Возможно, с того момента, как Петр ушел в лес (19 апреля — 1 мая), они уже не раз наведывались в ее дом. Именно поэтому Машеров искал помощи и защиты у чужих людей. С точки зрения собственной безопасности это было более здравое решение. Мать, увидев раненого сына, могла не сдержаться при визите немцев и каким-то образом выдать и его, и себя. Безусловно, он хотел отвести от нее беду. Думал ли он в этот момент о безопасности людей, которые ему помогали? Скорее всего, комсомолец Машеров считал, что все советские люди должны сражаться с фашистами, и мог без колебаний пожертвовать чужой жизнью…[110]

Может быть, в те годы это считалось нормой. Даже спустя семьдесят пять лет события того времени нам видятся несколько в ином свете. С одной стороны, решение Машерова перейти на открытую вооруженную борьбу с немецко-фашистскими захватчиками не оспаривается. Но с другой — по-детски наивным, недостаточно проработанным. В 1924 году в Россонах насчитывалось всего двадцать шесть крестьянских подворий — сто двадцать шесть жителей. Даже если предположить, что к началу войны численность населения выросла вдвое-втрое, обойти всех поочередно с обысками не составляло особого труда. Тем более что учитель всегда был на виду. И его семья тоже. Найти их было делом нескольких часов, если не минут. Мысль о том, что можно уйти в лес и оттуда наносить смертельные удары по врагу, а в случае необходимости использовать Россоны, родной дом, школу и больницу как опорные базы, слишком инфантильная и, мягко говоря, неудачная. И дальнейшее развитие событий подтверждает этот вывод.

Благодаря заботам матери и квалифицированной медицинской помощи через десять дней повязка с раны была снята и Машеров собрался в отряд. Но прежде чем уйти, он рискнул еще раз и встретился с бургомистром района Василием Рогачем. Машеров полагал, что Рогач догадывается о существовании в Россонах антифашистского подполья, но, боясь мести, воздерживается от шагов, которые могли бы повредить подпольщикам и семьям партизан. Приняв меры предосторожности, Машеров пригласил Рогача к себе на квартиру. Это приглашение было принято, и с наступлением темноты бургомистр и партизанский командир встретились. Между ними состоялся, можно сказать, откровенный разговор. Как и предвидел Машеров, Рогач действительно о многом догадывался, но немцам об этом не говорил и обещал, что и впредь будет занимать нейтральную позицию[111]. Даже если учесть, что назначенные немцами местные власти на первых порах были благосклонны к семье Машеровых, рассчитывать на их постоянную поддержку и при этом играть против немцев — задача невыполнимая.

Первый бой, в котором он получил ранение, характеризует Машерова тоже неоднозначно. Похвально, конечно, что он остался верен своим идеалам, был предан делу партии и правительства и всячески старался себя проявить. Но поступал он как нетерпеливый неосмотрительный юнец. Его партизанская карьера могла завершиться так, по сути, и не начавшись. Он один-единственный из четырнадцати человек, участвовавших в нападении, получил ранение. Упоминания о других раненных в этом бою нет ни в одной биографии Машерова. Молчат об этом и книги воспоминаний его боевых друзей. Кто-то, конечно, возразит: за одного битого двух небитых дают. Однако в ответ можно парировать: умные учатся на чужих ошибках, дураки — на своих. А ранение было серьезным. Об этом говорят два факта: во-первых, потребовалась профессиональная врачебная помощь, во-вторых, лечение было длительным. Спустя почти месяц, 26 мая 1942 года, он еще сильно хромал и ходил с тростью.

Глава 7 ПАДЕНИЕ

Если перефразировать Шекспира (уж не взыщите, мой требовательный читатель, что получилось не очень художественно), вся наша жизнь — американские (а может быть, и русские!) горки. Порой томительно ждешь чего-то нового, неизведанного, необыкновенного и мучаешься, и гасишь в себе пожары откровенных желаний, стыдишься их, но жаждешь возгораться еще и еще, и грезишь чудесной вереницей событий, которые кардинально изменят ставшую слишком привычной и скучной жизнь. Потом медленно, напряженно, с ощущением, что вот-вот и откатишься назад, но с терпким предвкушением беспредельного счастья карабкаешься все выше и выше. И наконец — она, самая что ни на есть вершина, и нет больше рамок и границ, есть только простор и свобода. Но не успеваешь насладиться этим состоянием, как впадаешь в другое — стремительного полета в бездну. Организм перестает тебе подчиняться: сердце то замирает, растворяется где-то в загрудинном пространстве, то, распадаясь на части, вырывается наружу, с каждым ударом все больше просачивается на поверхность кожи и мурашками расползается по всему телу — и ты теряешь способность двигаться, мыслить, чувствовать. А после — очередной подъем, еще падение, несколько встрясок, переворотов и плавное скольжение до полной остановки. Так сказать, финишная прямая — и просим на выход…