Петр II - [112]

Вот начало моей беды, чево я никогда не ожидала. Государь наш окончил живот свой паче чаяния моево, чево я никогда не ожидала, сделалась коронная перемена. Знать так было Богу угодно, — чтоб народ за грехи наказать; отняли милостивого государя, и великой плач был в народе. Все сродники мои съезжаютца, жалеют, плачут обо мне, как мне эту напасть объявить, а я обыкновенно долго спала, часу до девятова, однако, как скоро проснулась, вижу — у всех глаза заплаканы, как они ни стереглись, только видно было; хотя я и знала, что государь болен, и очень болен, однако я великую в том надежду имела на Бога, что Он нас не оставит сирих. Однако, знать, мы тому достойны были, по необходимости принуждены были объявить. Как скоро эта ведомость дошла до ушей моих, что уже тогда со мною было — не помню. А как опомнилась, только и твердила: «Ах, пропала я, пропала!» Не слышно было иново ничево от меня, что пропала; как кто ни старался меня утешить, только не можно было плач мой пресечь, ни уговорить. Я довольно знала обыкновение своего государства, что все фавориты после своих государей пропадают, чево было и мне ожидать. Правда, что я не так много дурно думала, как со мною сделалось, потому хотя мой жених и любим государем, и знатные чины имел, и вверены ему были всякие дела государственные, но подкрепляли меня несколько честные ево поступки, знав ево невинность, что он никаким непристойним делам не косен был. Мне казалось, что не можно без суда человека обвинить и подвергнуть гневу или отнять честь или имение. Однако после уже узнала, что при нещастливом случае и правда не помогает. И так я плакала безутешно, свойственники, сыскав средства, чем бы меня утешить — стали меня уговаривать, что я еще человек молодой, а так себя безрассудно сокрушаю; можно этому жениху отказать, когда ему будет худо; будут другие женихи, которые не хуже ево достоинством, разве только не такие великие чины будут иметь, а в то время правда, что жених очень хотел меня взять, только я на то несклонна была, а сродникам моим всем хотелось за тово жениха меня выдать. Это предложение так мне тяжело было, что я ничево на то не могла им ответствовать. Войдите же в разсуждение, какое это мне утешение и честная ли это совесть, когда он был велик, так я с радостию за нево шла, а когда он стал нещастен, отказать ему. Я такому безсовестному совету согласитца не могла, а так положила свое намерение, когда, сердце одному отдав, жить или умереть вместе, а другому уже нет участие в моей любви. Я не имела такой привычки, чтоб севодни любить одново, а завтре — другова. В нонешней век такая мода, а я доказала свету, что я в любви верна: во всех злополучиях я была своему мужу товарищ. Я теперь скажу самую правду, что, будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чево я за нево пошла, не дала в том безумии Бога; Он тому свидетель, все, любя ево, сносила, сколько можно мне было, еще и ево подкрепляла. Мои сродники имели другое разсуждение, такой мне совет давали, или, может быть, меня жалели. К вечеру приехал мой жених ко мне, жалуясь на свое нещастие, притом разсказывал о смерти, жалости достойной, как государь скончался, что все в памяти был и с ним прощался. И так говоря, плакали оба и присягали друг другу, что нас ништо не разлучит, кроме смерти. Я готовая была с ним хотя все земные пропасти пройтитъ.

И так час от часу пошло хуже. Куда девались искатели и друзья, все спрятались, и ближние отдалече меня сташа, все меня оставили в угодность новым фаворитам, все стали уже меня боятца, чтоб я встречу с кем не попалась, всем подозрительно. Лучше б тому человеку не родитца на свете, кому на время быть велику, а после притти в нещастие: все станут презирать, никто и говорить не захочет. Выбрана была на престол одна принцесса крови, которая никакова следу не имела к короне. Между тем приуготовлялись церемонии к погребению. Пришел тот назначеной нещастливой день. Нести надобна было государева тела мимо нашево дому, где я сидела под окошком, смотря на ту плачевную церемонию. Боже мой, как дух во мне удержался! Началось духовными персонами, множество архиереев, архимандритов и всякова духовнова чину, потом, как обыкновенно бывают такие высочайшие погребения, несли государственные гербы, кавалерии, разные ордена, короны; в том числе и мой жених шел перед гробом, несли на подушке кавалерию, и два ассистента вели под руки. Не могла ево видить от жалости в таковом состоянии: опанча траурная предлинная, флёр на шляпе до земли, волосы распушенные, сам так бледен, что никакой живности нет. Поравнявши против моих окон, взглянул плачущими глазами с тем знаком или миною: «Ково погребаем? В последний, в последний раз провожаю!» Я так обеспаметовала, что упала на окошко, не могла увидеть от слабости. Потом и гроб везут. Отступили от меня уже все чувства на несколько минут, а как опомнилась, оставя все церемонии, плакала, сколько мое сердце дозволило, разсуждая мыслию своей, какое это сокровище земля принимает, на которое, кажетца, и солнце со удивлением сияло: ум сопряжен был с мужественною красотою, природное милосердие, любовь к подданным нелицемерная. О, Боже мой, дай великодушно понести сию напасть, лишение сего милостиваго монарха! О, Господи, всевышний Творец, Ты вся можеши, возврати хотя на единую минуту дух ево и открой глаза ево, чтоб он увидел вернова своего слугу, идущего пред гробом, потеряв всю надежду ко утешению и облегчению печали ево. И так окончилась церемония: множество знатных дворян, следующие за гробом. Казалось мне, что и небо плачит, и все стихии небесные. Надеюсь, между тем и такие были, которые радовались, чая в себе от новой государыни милости.