Обращаемся к остальным статьям «Петербургского сборника».
«Три портрета», рассказ г. Тургенева, при ловком и живом изложении имеют всю заманчивость не повести, а скорее воспоминаний о добром старом времени. К нему шел бы эпиграф: Дела минувших дней!..
«Мартингал» (из записок гробовщика) кн. Одоевского исполнен интереса и по содержанию и по изложению. Можно заметить только, что этот рассказ был бы естественнее, если бы в него не был вмешан гробовщик, которому, несмотря на то, что он немец и учен, едва ли бы молодой человек стал открывать свои заветные и страшные тайны, готовясь, может быть, умереть насильственною смертию…
К отделу рассказов в альманахе должно присовокупить и «Парижские увеселения», легкий и живой очерк того, как веселятся французы и как подделываются под их способ веселиться русские, живущие в Париже. Эта статья тоже интересна. {16}
Переходим к стихотворной части альманаха. Он украшен целыми двумя, и к тому еще прекрасными, поэмами. «Помещик» г. Тургенева – легкая, живая, блестящая импровизация, исполненная ума, иронии, остроумия и грации. Кажется, здесь талант г. Тургенева нашел свой истинный род, и в этом роде он неподражаем. Стих легок, поэтичен, блещет эпиграммою. Кто-то уверял печатно, будто «Помещик» – подражание «Евгению Онегину»; уж не «Энеиде» ли Виргилия? Право, последнее предположение ничем не несправедливее первого. Первое произведение такого рода в русской литературе принадлежит Дмитриеву, автору «Модной жены». Оно было написано в духе и вкусе своего времени (поэтому-то оно прекрасно и теперь). Для нашего же времени Пушкин дал образцы таких произведений в «Графе Нулине» и «Домике в Коломне». А об «Онегине» тут и поминать нечего, как о произведении сивеем другого и притом высшего рода. Пусть успокоится на этот счет почтенный критикан, одаренный такою удивительною способностью находить сходство там, где его вовсе нет. {17} Что «Помещик» г. Тургенева может ему не нравится, этому мы не удивляемся: у всякого свой вкус. Есть люди, которым, например, очень не нравится, что повести Гоголя переведены на французский язык, (через что талант Гоголя получил европейскую известность)[6]; а нам нравится (и притом еще как!) и «Помещик» г. Тургенева и то, что повести Гоголя изданы в Париже в таком прекрасном переводе. {18} Вот для образчика отрывок из «Помещика», – описание деревенского бала:
Итак – на бале мы. Паркет
Отлично вылощен. Рядами
Теснятся свечи за свечами —
Но мутен их дрожащий свет.
Вдоль желтых стен, довольно темных,
Недвижно – в чепчиках огромных —
Уселись маменьки. Одна
Любезной важности полна,
Другая – молча дует губы…
Невыносимо душен жар;
Смычки визжат – и воют трубы —
И пляшет двадцать восемь пар.
XX
Какое пестрое собранье
Помещичьих одежд и лиц!
Но я намерен описанье
Начать – как следует – с девиц.
Вот – чисто русская красотка —
Одета плохо, тяжела
И неловка – но весела,
Добра, болтлива как трещотка,
И пляшет, пляшет от души.
За ней – «созревшая в тиши
Деревни» – длинная, худая
Стоит Коринна молодая…
Ее печально-страстный взор
То вдруг погаснет, то заблещет…
Она вздыхает, скажет вздор
И вся глубоко затрепещет.
XXI
Не заговаривал никто
С Коринной… сам ее родитель
Боялся дочки… но зато
Чудак застенчивый, учитель
Уездный, бледный человек —
Ее преследовал стихами
И предлагал ей со слезами
«Всего себя… на целый век»…
Клялся, что любит беспорочно,
Но пел и плакал он заочно,
И говорил ей сей Парис
В посланьях: «ты» – на деле: – «вы-с».
О жалкой, слабый род! О время
Полупорывов, долгих дум
И робких дел! О век! о племя
Без веры в собственный свой ум!
XXII
О!!!.. Но – богиня песнопений,
О муза! – публика моя
Терпеть не может рассуждений…
К рассказу возвращаюсь я.
Отдельно каждую девицу
Вам описать – не моему
Дано перу… а потому
Вообразите вереницу
Широких лиц, больших носов,
Улыбок томных, башмаков
Козловых, лент и платьев белых.
Турбанов, перьев, плеч дебелых,
Зеленых, серых, карих глаз.
Румяных губ и… и так дале —
Заставьте барынь кушать квас —
И знайте: вы на русском бале.
XXIII
Но вот – среди толпы густой
Мелькает быстро перед вами
Ребенок робкий и немой
С большими, грустными глазами.
Ребенок… Ей пятнадцать лет.
Но за собой она невольно
Влечет вас… за нее вам больно
И страшно… бледный, томный цвет
Лица, – печальный след сомнений
Тревожных, ранних размышлений,
Тоски, неопытных страстей,
И взгляд внимательный – все в ней
Вам говорит о самовластной
Душе… ребенок бедный мой!
Ты будешь женщиной несчастной…
Но я не плачу над тобой…
XXIV
О, нет! пускай твои желанья,
Твои стыдливые мечты,
В суровом холоде страданья
Погибнут… не погибнешь ты.
Без одобренья, без участья
Среди невежд осуждена
Ты долго жить… но ты сильна.
А сильному не нужно счастья.
О нем не думай… но судьбе
Не покоряйся; знай: в борьбе
С людьми таится наслажденье
Неистощимое: презренье.
Как яд целительный, оно
И жжет и заживляет рану
Души… но мне пора давно
Вернуться к моему «роману»:
XXV
Вот перед вами в вырезном
Зеленом фраке – шут нахальный.
Болтун и некогда «бель-ом»,
Стоит законодатель бальный,
Он ездит только в «высший свет»,
А вот – неистово развязный
Довольно злой, довольно грязный
Остряк; вот парень средних лет,
В венгерке, в галстухе широком.
